Читать онлайн книгу "Лучезарная нимфа"

Лучезарная нимфа
Екатерина Александровна Балабан


Роман переносит читателя в эпоху расцвета Римской империи, во времена правления императора Домициана. На фоне исторических событий четверо героев сражаются за свое счастье в мире, не ведающем пощады, не прощающем ошибок. Кровавые схватки, жестокие убийства, колесницы, летящие к победе, в азарте бешеной скачки, волшебная музыка, наполняющая сердца неизъяснимым блаженством, все преодолевающая верность и преданность любящих сердец. Эта книга о прекрасной девушке из народа, сумевшей покорить сердца самых прославленных патрициев и государственных мужей своим очарованием и необыкновенным талантом. Эта книга о знатном юноше, чья смелость снискала ему громкую славу, но также породила множество завистников и принесла немало бед. Эта книга об отважном мореходе, плененном морскими пиратами, о коварной высокородной красавице, способной на преступление ради любви.

Книга 1.





Екатерина Балабан

Лучезарная нимфа





Глава 1 Корнелий


Раннее утро тринадцатого декабря 842 года от основания Рима (89 от р.х.) года было ознаменовано в Вечном городе сильнейшим ливнем. Это событие, как нежданное бедствие, застало горожан, которых в последнее время погода особенно баловала. Декабрь стоял сухой и теплый. Теперь же грязевые потоки заливали узкие улочки между холмами. Тибр вспенился и в одночасье грозил наводнением.

К полуденной сиесте буря еще усилилась, заставив всех горожан попрятаться по домам за прочными ставнями. Лавочники, разложившие было товар, в надежде на улучшение погоды, в спешке закрывали магазинчики, тянущиеся вдоль римских улиц, не занятых особняками аристократов и состоятельных горожан. Форумы, обычно оживленные, мгновенно опустели. Многолюдный город словно вымер и только бесконечные струи дождя шумели по крышам и камням мостовых, сбегали с холмов полноводными потоками.

На Эсквилине, в Каринах, древнем аристократическом районе, летом утопающем в садах и зелени, а сейчас выглядевшим, как все вокруг, жалким и покинутым богами, поблизости от Храма Матери Всех Богов стоял белый дом, украшенный по фасаду мраморными колоннами, сужающимися вверху и завершающимися виноградными листьями и плодами. Колонны поддерживали мраморный фронтон, с которого на прохожих злобно глядела каменная Горгона.

Подобных домов, принадлежавших высшим слоям римского населения, преимущественно сенаторского сословия, здесь было достаточно. Они стояли бок обок, едва ли не врастая друг в друга, сражаясь за каждый клочок свободной земли.

Из дверей белого дома вышел молодой человек, облаченный в тогу, и воззрился на ливневые струи, косые, от гнавшего их ветра. Его прекрасные синие глаза, обрамленные длинными черными ресницами, смотрели вокруг с унылым разочарованием, черные волосы торчали вихрами на голове, недельная щетина покрывала подбородок, о котором любая женщина, немного понимающая в мужской красоте, сказала бы, что он мужественный. Завершал портрет нашего героя замечательный нос, не совсем доросший до типично римского, но обладающий заметной горбинкой, которая позволяла с точностью сказать, что в его обладателе течет чистая, без примесей, римская кровь.

Молодой человек был не слишком высок, хрупок на вид, но достаточно широкоплеч. Остальные достоинства его фигуры скрывали складки тоги.

Это был Корнелий Виртурбий единственный сын и наследник своего три года назад скончавшегося отца. Заполучив в 17 лет хорошее наследство, основой которого было поместье и конезавод в Апулии, он честно попытался заниматься делами, но потом переложил часть забот на плечи управляющих, а сам позволял себе иногда расслабляться, нигде не служил, более всего в жизни уважая развлечения и праздность. Впрочем, в Риме аристократам и не полагалось самостоятельно вести дела. Для этого существовал нанятый штат верных, или не очень верных, людей.

Обозрев заплывшими со сна глазами окрестности, Корнелий вздохнул и искривился.

– Стоило просыпаться, чтобы очутиться на дне морском, – проворчал он, – Да пропади пропадом Гелла со всеми ее прелестями! В такую погоду я бы и к Венере не пошел. Пусть сама идет ко мне.

Позади нарисовалась хитрая физиономия слуги, молодого вольноотпущенника, возрастом чуть старше собственного хозяина, с не менее замечательной внешностью. Роста среднего, атлетически развитый, смуглолиций, кареглазый, с приятными мягкими чертами лица, которые могли бы одновременно принадлежать как истинному италийцу, так и выходцу из любой восточной страны, кем он на самом деле и являлся. Его родиной была Армения, хотя имя себе он взял местное, удалив окончание своего Маркар и превратившись в обыкновенного Марка.

– У брадобрея уже вторую неделю нет работы, – заявил он, – Может в честь отмены дня любви, устроим день брадобрейства?

– Поговори у меня, – беззлобно буркнул юноша, продолжая вглядываться в мутные потоки воды, сквозь которые с трудом можно было различить очертания домов напротив.

– Что там за сумасшедший? – сказал он, спустя несколько минут.

Слуга мгновенно очутился подле хозяина и, проследив за его взглядом, увидел худенькую женскую фигурку, прижавшуюся под навесом у дома напротив.

– Субурская наставница заблудилась, – усмехнулся он, разглядев под темным длинным плащом ярко-красную тунику, – Наш еврей, конечно, попользовался и выкинул за ненадобностью.

«Наш еврей» был чьим-то отпущенником, сумел сильно разбогатеть, занимаясь ростовщичеством и на спекуляциях с инсулами. Кроме всего прочего он-то и вел все дела Корнелия.

– Давай, веди ее сюда, Марк, – недолго думая, заявил Корнелий, – Пускай скрасит мое вынужденное одиночество.

– А если она страшна как Фурия?

– Никогда! Иосиф знает толк в женщинах…

Марк кивнул и нырнул под дождь.

… Она подошла вслед за Марком, робко подняла на Корнелия большие голубые глаза. Он вздрогнул, впервые встретившись с ее взглядом. Сонливость и вялость, следствие ночной оргии, мгновенно слетели с него под волшебным сиянием ее глаз.

Она оказалась совсем юной, вряд ли ей минуло шестнадцать. Худое бледное личико обрамляли светлые волосы, выбившиеся из-под накидки, губы посинели от холода, тонкие ниточки бесцветных бровей взлетали к вискам. Ничего примечательного. Пройди она мимо, Корнелий ни за что не обратил бы на нее внимания. Но ее глаза как колдовские омуты притянули его взгляд и больше не отпускали. Сердце забилось чаще. Он взял ее за руку и собирался без всяких церемоний затащить в дом, подозревая в ней женщину определенного рода занятий. Под серым плащом на ней виднелась красная туника, а в такие цвета приличные девушки не одевались. Он не ожидал от нее сопротивления, однако, она выдернула свою руку и с протестующим криком отступила под дождь.

Корнелий бросился за ней, поймал у основания лестницы и развернул к себе.

– Проси сколько хочешь, – бросил он, – Для тебя мне ничего не жалко.

– Ты принял меня за другую! – выкрикнула она, не отбиваясь, но глядя на него таким взглядом, которому позавидовала бы Горгона с фронтона. Этот взгляд не заставил Корнелия отступить. Он знал женщин, которые таким образом набивали себе цену.

– Пойдем, не упрямься, – произнес юноша, нежнее прижимая ее к себе, – Дам сколько пожелаешь. Я же обещал, что ничего для тебя не пожалею.

Девушка толкнула его с силой, неожиданной для столь тщедушного существа, и Корнелий невольно выпустил ее из объятий.

Она кинулась к дому Иосифа, а Корнелий, раздосадованный несговорчивостью малютки, сердито хмыкнул и вернулся под крышу к Марку.

– Весь промок из-за паршивой девчонки, ворчал молодой патриций, с раздражением сдирая с себя бесформенную мокрую массу, несколько минут назад именовавшуюся тогой. Краем глаза он видел, как девушка принялась усиленно стучать к Иосифу. Ей быстро открыли и столь же быстро захлопнули перед ее носом дверь. До Корнелия донеслись слова об обнаглевших побирушках, и это несколько утешило его уязвленное самолюбие.

– Может быть, господин желает обсохнуть? – осведомился Марк, – Чего ради стоять тут на ветру?

С Корнелием же творилось нечто непонятное. Эта девушка полностью завладела его вниманием. Он даже холода не чувствовал, хотя стоял на декабрьском ветру в одной короткой тунике, демонстрируя миру прекрасно сложенное тело. Он увидел, как девушка в изнеможении опустилась на ступени у дома Иосифа и, уткнувшись в подтянутые к лицу колени, заплакала. Он видел, как вздрагивают ее плечи под промокшей тканью плаща и вспоминал бездонные голубые глаза.

Где-то внутри проснулись чувства, очень напоминающие жалость. Он сам себе не поверил, когда в его самовлюбленном сердце зародилось желание утешить горе несчастной девушки. Гордый патриций сделал то, чего никогда прежде не делал и не представлял, что сделает. Он перешел улицу, приблизился к мокрому созданию, скрючившемуся на лестнице Иосифа, и опустился рядом на колени.

– Не плачь, пойдем, – мягко сказал он, – Каким бы ни было твое горе, я попытаюсь ему помочь.

Она подняла на него мокрые от слез глаза, в первый момент, не признавая юношу в оставшейся на нем тунике. Потом нахмурилась и отвернулась.

– Уходи. Ты ничем мне не поможешь, Ты принимаешь меня не за ту, кто я есть.

Корнелий смотрел на нее, не ведая, почему она так особенно притягивает его и почему, когда она отвернулась, сердце протестующе заныло.

– Я действительно принял тебя за… неважно. Сейчас же хочу только помочь. У меня дома ты сможешь обсохнуть и согреться. Смотри, ты вся дрожишь. В такую погоду лучше не выходить из дому. Пойдем, расскажешь, что с тобой случилось.

– Оставь меня, – не оборачиваясь, сказала она. Слезы опять навернулись ей на глаза, и она против воли всхлипнула, а потом, вдруг заговорила, прерывающимся от волнения голосом.

– Мой отец умирает! Он лежит дома один, без помощи, а я ничего не могу для него сделать. У меня совсем нет денег и лекари, которых я знала, отказываются идти со мной к нищему артисту в такую погоду. Я обежала всех. Меня или совсем не пускают на порог, или, выслушав, гонят прочь.

– Так ты пришла к Руфрию! – воскликнул Корнелий, вспоминая, что у еврея не так давно поселился дальний родственник из провинции, занимающийся, и весьма успешно, целительством.

– Да, мне говорили, он лечит бедняков даже даром, – отозвалась девушка, – Но его сейчас нет, или мне так говорят. Я уже просто не знаю куда пойти и где искать помощи. Ведь я одна, совсем одна.

Она опять заплакала, уронив на колени голову.

– Будет тебе лекарь,– вымолвил Корнелий, – Пойдем же скорее.

– Нет. Оставь меня! Ты не понял – я порядочная девушка! – сквозь слезы воскликнула она, не собираясь никуда идти.

– Да пойдем же! – начиная терять терпение, вымолвил Корнелий, – Я предоставлю в твое распоряжение своего грека-медика. Надеюсь, и ты и твой отец останетесь им довольны.

В его голосе невольно прозвучала насмешка.

Она вскочила, мгновенно меняясь в лице.

– Ты найдешь мне лекаря? Сейчас?

– Да, конечно же, и искать не надо. Это один из моих рабов.

– Тогда идем.

Она вдруг заторопилась, позабыв о том, как только что гнала этого человека прочь.

Марк все еще стоял на крыльце, вздыхая над испорченной тогой. Увидев возвращающегося вместе с девушкой хозяина, он ухмыльнулся и заметил:

– Я не сомневался в тебе, господин.

– Ты дурак, – беззлобно отозвался Корнелий, – А ну-ка брось это тряпье и ступай, приведи Эллия. Пусть возьмет все необходимое и получше оденется.

– Кто-то заболел? – Марк сделал обеспокоенное лицо.

– Не твое дело. Пойди и позови Эллия. Вот и все.

Потом Корнелий обернулся к насквозь промокшей девушке, взял ее холодные руки в свои, намереваясь увести ее за собой в дом и дать хоть немного обсохнуть, но она, в который уже раз отшатнулась прочь.

– Тебе нужно обогреться, иначе ты заболеешь, – произнес юноша, все больше поражаясь собственному поведению. Никогда и ни о ком он не пекся с такой заботой. Может потому, что эта девочка была такой хрупкой, прелестной, беззащитной перед людьми и непогодой, ее хотелось беречь, как драгоценный сосуд из дамасского стекла.

– Идем, не бойся же меня, я, правда, хочу лишь помочь.

Он увлек ее за собой в полумрак белого особняка, провел в жарко натопленную комнату, которая при ближайшем рассмотрении оказалась его собственной спальней. Она попятилась было прочь, что-то испуганно бормоча, но он шепнул ей, что это единственная теплая комната в доме, втолкнул внутрь и без спроса стянул с ее плеч насквозь промокший плащ – она и пикнуть не успела – бросил его подоспевшему рабу. Ее, оставшуюся в яркой длинной тунике, почти силой усадил в кресло, поближе к жаровне с раскаленными углями, завернул в шерстяное покрывало, которое собственноручно стащил с кровати. Она пыталась протестовать, робела и смущалась, опасалась запачкать все вокруг грязными башмаками, а еще больше боялась его самого, но он непреклонно и нежно отмел все ее возражения и страхи.

– Твои милости недостойны меня, – прошептала она, устремив на него благодарный взгляд.

Он опустился подле нее на табуреточку, несмотря на ее возражения, взял ее маленькие холодные ручки в свои ладони, и вымолвил:

– Не думай так и не говори. Мне приятно заботиться о тебе.

– Но я ничем не смогу отблагодарить тебя, – сказала она, – Если ты надеешься, что я, что я…– она покраснела, но так и не смогла подобрать нужное слово.

Корнелий крепче сжал ее руки.

– Ты очень хорошенькая. Конечно, я надеюсь, но не пугайся. Я надеюсь всего лишь на твою благодарную улыбку. Другой благодарности не надо.

Без сомнения он лукавил. Ему хотелось от нее много большего, но надо ли ей знать?

Марк с порога объявил, что лекарь ожидает в передней.

– Может, останешься здесь еще ненадолго? Ты вся дрожишь, тебе нужно как следует согреться, – обратился к девушке Корнелий, – Лекарю расскажешь, как отыскать твоего отца, а я тем временем велю приготовить завтрак для тебя.

– Нет! – поспешно, но твердо сказала она, Я сама покажу врачу дорогу.

Она поднялась, с сожалением сбрасывая с плеч мягкое покрывало и с еще большим сожалением выдергивая свои пальцы из теплых ладоней юноши.

– Хорошо, пусть будет, по-твоему, – молвил Корнелий, – Идем.

В передней ожидал почтенного возраста мужчина, по погоде закутанный в теплый плащ из грубой ткани. Он поклонился Корнелию и его спутнице без излишнего подобострастия. Лицо его выражало спокойствие и покорность судьбе.

– Пойдешь с нами, – сказал молодой человек, – Вот у этой девушки болен отец. Ты поможешь ему.

– Как будет угодно, – отозвался тот, а девушка удивленно посмотрела на Корнелия.

– Ты тоже хочешь пойти? Но ведь этого не требуется, ты только зря вымокнешь.

– Я сам решаю, куда и когда мне идти, – мягко возразил он, – Подайте нам плащи и носилки, – крикнул он затем слугам.

– Стало быть, мокрая Наяда нам милее Венеры, – ухмыльнулся Марк, на что его хозяин отреагировал мгновенным предостерегающим взглядом.

– Как много внимания, – прошептала между тем девушка, – зачем, господин?

– Меня зовут Корнелием, – произнес он, принимая сухой, теплый плащ у раба, и оборачивая им девушку, – А тебя как зовут?

Он задержал руки у нее на плечах, словно забывшись. Она же не спешила вырываться, посмотрела юноше в лицо, невольно отмечая его несомненную привлекательность под многодневной щетиной, в темно-синих пронзительных глазах явную заинтересованность и волнение.

– Мое имя Антония, – ответила она, чувствуя, как ее собственное сердце под его взглядом пускается вскачь, – Дочь старого Антония с Велабра.

Он улыбнулся ей. Улыбка преобразила его лицо, осветив необыкновенным светом.

– У тебя красивое имя. Такое же светлое, как ты сама.

Антония вовсе не считала свое имя таким уж особенным, но он сказал это с такой уверенностью и нежностью, что она поверила.

На улице все также лил дождь, грязевые потоки, бегущие между домами, стали еще полноводнее. Рабам пришлось тащить носилки по щиколотку в воде. Целитель тоже шел пешком, в то время как Антония и Корнелий прятались от воды за плотными занавесками. Девушка сидела напротив своего спасителя ни жива, ни мертва, не смея поднять на него глаз, чувствуя на себе его постоянный обжигающий взгляд. Ей было и страшно, и хорошо одновременно. А сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.



Инсула[1 - Инсула – многоэтажный доходный дом.], в которой обитали Антония и ее отец, стояла в самом центре Велабра. Это было шестиэтажное здание, построенное из мелкой щебенки, залитой склеивающим раствором. Окнами оно выходило на Тибр, вспенившийся и грозивший выйти из берегов. Здесь в низине у подножия Палатина грязь и летом редко высыхала. Сейчас же между серыми строениями текли настоящие реки. Выпрыгнув из носилок, Корнелий очутился по колено в черной жиже и невольно выругался.

– Подносите носилки к самой лестнице! – закричал он на восьмерых здоровенных каппадокийцев, – Неужели нельзя было сделать это сразу!

Приказ исполнили, и только тогда он позволил выйти своей спутнице.

– Ты весь перепачкался из-за меня, – расстроено проговорила она, – я причинила тебе кучу неудобств.

Он улыбнулся ей задорной мальчишеской улыбкой.

– Мне ничуть не жаль моих испачканных ног. Все в порядке. Зато я теперь знаю, где ты живешь.

Она вспыхнула под его взглядом.

– Можно я поднимусь к тебе? – спросил он между тем.

– Да, конечно, – отозвалась она и стала быстро взбираться по скрипучим ступеням.

За всю свою короткую, в общем-то, жизнь Корнелию еще ни разу не доводилось видеть подобную нищету. Несмотря на свои слова, он успел уже тысячу раз пожалеть о том, что пришел сюда. Грязь, зловония, лестница, которая грозила рухнуть в любую минуту, темный коридор, в котором не видно было даже собственных рук. Каморка под самой крышей, куда девушка привела его и Эллия была еще ужаснее, чем он себе представлял. Низкий, почерневший от копоти потолок, но копоти застарелой. Сейчас ни очага, ни жаровни тут не наблюдалось, хотя имелось отверстие для выхода дыма. Скудный свет падал из небольшого окна, лишенного ставен и выходившего на стену противоположного дома. Дождь поминутно захлестывал в каморку. Внизу под окном скопилась внушительная лужа. В углу на какой-то убогой подстилке, закрывшись старым плащом, лежал старик. Колченогий стол был прислонен к стене в другом углу, рядом стоял прогнивший посередине табурет.

В комнате стоял страшный холод.

Корнелий, пораженный всем этим, невольно воскликнул:

– Как же тут можно жить?

Антония только вздохнула и быстро прошла к отцу. Туда же двинулся Эллий, опустился на колени и профессиональным жестом нащупал на запястье старика пульс.

– Здесь очень мало света, – заметил он, – Нельзя ли достать свечей или хотя бы засветить лучину?

Девушка тут же вскочила.

– Да, я попробую достать, – сказала она и исчезла за дверью.

Вернулась она очень скоро, опечаленная и без свечей.

– Я пыталась занять свечей у соседей, – виновато вымолвила она, – но мы так много всем должны, что мне ничего не дали.

– Всемогущие боги, – едва слышно выдохнул Корнелий, которого начала не на шутку угнетать вся эта атмосфера. Он отвязал от пояса кошелек, протянул его девушке со словами:

– Вот возьми, купи все, что нужно.

– Нет, я не могу! – дрожащим от слез голосом прошептала она, – Я же никогда не смогу вернуть…

– Но тебе нужны деньги! – раздраженно бросил Корнелий, – Не надо ничего возвращать. Просто возьми и сделай что нужно.

Она опять скрылась за дверью, прошептав слова благодарности.

Корнелий приблизился к ложу старика.

– Что с ним и будет ли он жить?

– Боги ведают жизнью и смертью, – отозвался лекарь, – Я же сделаю все от меня зависящее, чтобы отобрать его у Гипноса.

– Какова природа его недуга, – настаивал Корнелий, разглядывая изможденные черты лица старика, побелевшие не от возраста, а от жизненных невзгод волосы, глубокие морщины, избороздившие лоб и щеки.

– У него больное сердце, – произнес лекарь, – Наверняка болезнь старая и очень запущенная. Сегодня случился приступ. Чтобы подтвердить свой диагноз я должен взглянуть на белки его глаз, цвет кожи и ногтей. А тогда приготовлю лекарство и испрошу у богов милости на лечение.

– Мой отец поправится? – послышался от дверей дрожащий девичий голос.

– Надеюсь на это, – произнес лекарь, принимая из у рук девушки подсвечник и располагая его поближе к изголовью больного.

Старик вдруг пошевелился, почувствовав на веках свет, открыл мутные глаза и безмолвно уставился на грека, склонившегося к нему, потом перевел взгляд на дочь.

– Где ты взяла деньги на целителя? – слабым голосом спросил он, задыхаясь после каждого слова.

Она кинулась к нему с радостным воплем:

– Отец, ты видишь меня, ты понимаешь меня!

– Где… взяла… деньги? – прохрипел тот.

– Я не беру денег с бедняков, – успокоил больного Эллий, понимая, что правда тому совсем не понравится.

Корнелий благоразумно удалился в противоположный угол, подальше с глаз старика и, не без опаски, сел на единственный во всей комнате табурет.

Больной закрыл глаза и снова впал в забытье.

Лекарь еще раз при свете осмотрел его. Потом на вощеной дощечке стилусом нацарапал несколько слов и подал дощечку девушке.

– Пока жизни твоего отца ничего не угрожает. Ему нужен только покой и хорошее питание, – сказал он, – но я все же изготовлю лекарство и пришлю сегодня к вечеру. Будешь поить отца так, как здесь написано. Ты умеешь читать?

– О да, я умею читать, как любая римлянка, на латыни и языке эллинов. Отец с матерью дали мне неплохое образование. Благодарю тебя, мудрый человек, – произнесла она, прижимая к себе дощечку как какую-нибудь святыню. Потом ее взгляд упал на Корнелия и сразу вспыхнул тысячью огней. Она метнулась к нему, упала перед ним на колени, попыталась губами достать его ступни, но он мгновенно наклонился и поднял ее.

– Не нужно так унижаться передо мной. Я совсем этого не хочу, – вымолвил он.

– О великодушный господин, как же я благодарна тебе за все. Если бы не ты, мой отец бы погиб, а я сошла с ума от горя.

Она протянула ему кошелек с оставшимися монетами, но он отвел ее руку.

– Тебе нужны деньги, – сказал он, – И еще, сегодня, ближе к вечеру, сюда вместе с лекарством принесут дрова и какие-нибудь одеяла. Скажи что еще нужно. Так, как ты живешь – жить невозможно.

– Нет, не беспокойся больше о нас, – попыталась она протестовать, но он упрямо сдвинул черные брови.

– Я хочу тебе помочь, и я это сделаю.

Спустя несколько минут каморка опустела. Корнелий покинул это ужасное место почти бегом. Однако волшебные глаза Антонии остались в его памяти и не давали покоя весь остаток дня.




Глава 2 Кастор


Ближе к вечеру явились четыре раба с лекарством, обещанными дровами и одеялами. Кроме того, Корнелий прислал большую корзину с едой и настоящую жаровню. Так как дождь не прекращался, все это доставили в крытых носилках с большими предосторожностями, завернутое в парусину, и сгрузили в углу. Антония пыталась протестовать, но ее никто не слушал. Брезгливо поморщившись на убогость обстановки, рабы немедленно удалились, не удостоив Антонию ни единым словом.

Антония разобрала присланные вещи, разожгла в жаровне огонь, накрыла спящего отца новым одеялом из овечьей шерсти, а сама, присев на единственный табурет у стола, вытянув поближе к огню замерзшие ноги, принялась есть хлеб, запивая его кислым молоком из глиняного жбана.

Каким длинным и необыкновенным показался ей прошедший день. Утром она совсем отчаялась, а теперь, слушая веселое потрескивание огня в жаровне, чувствуя, как благодатное тепло ползет вверх от ступней, с благодарной нежностью вспоминала того, кто подарил ей этот спокойный вечер.



Утром к ней пожаловал еще один человек, представившийся плотником Титом. Немолодой крепкий мужчина. Он притащил с собой кучу струганных досок, невзирая на возражения Антонии, принялся, весело насвистывая себе под нос незамысловатую мелодию, пилить, строгать и стучать молотком.

– Мне велено починить тебе ставни, хозяйка, – заявил он, – иначе в такой дождь здесь все зальет водой.

Тит работал споро. За пару часов он управился со ставнями, повесил их, снабдив настоящими петлями и щеколдами. Потом приделал недостающую ножку столу, сменил прогнившее сиденье у табурета. Подергав дверь и оставшись ею недоволен, он кое-где подтесал, кое-где подлатал, сменил ручки с обеих сторон, приделал ушки для замка снаружи и пару крепких засовов внутри.

Закончив работать, он собрал весь мусор, выкинул за окно в бурлящие дождевые потоки и ушел, сказав на прощание:

– Живу тут, в соседней инсуле. Если что-где починить, распилить, подогнать – обращайся. Могу и просто так. Денег не возьму.



К полудню следующего дня дождь перестал, тучи чуть рассеялись, вода постепенно стекала в канавы и ложбины между холмами, а оттуда в Тибр.

Антония накормила отца, уложила его, поближе, придвинув к его постели жаровню с горячими углями, и собиралась пойти на Субуру к знакомым, которым немало задолжала в последнее время. Денег в кошельке Корнелия оставалось еще достаточно. Можно было раздать хотя бы часть долгов.

Но уйти она не успела. Дверь тихонько скрипнула, и на пороге появился Корнелий с новой корзиной, набитой съестными припасами. Позади маячил Эллий.

– Мой господин! – удивленно воскликнула Антония, чувствуя, как внутри ее существа пробуждается самозваная, ничем не контролируемая радость от его неожиданного появления в ее убогой обители.

Корнелий пропустил Эллия к больному и, водрузив корзину на обновленный плотником стол, произнес:

– Решил сам проверить все ли у тебя в порядке. Я нашел тебе плотника. Вижу, он уже успел тут побывать.

– Да. Ты много сделал для нас, добрый господин! Твоих забот я никогда не забуду!

– Перестань называть меня так, – мягко упрекнул он ее, – Меня зовут Корнелием.

Ее руки совершенно неожиданно оказались в его руках. Его внимательный взгляд нашел ее – испуганный и восхищенный, нашел и не отпускал, опять заставив сердце сбиться с ритма.

Она поняла, что пропала, что теперь навсегда, даже если этот юноша исчезнет из ее жизни, запомнит этот его особенный, чарующий взгляд, длинные ресницы над синими глазами, чистую, на этот раз гладко выбритую кожу щек, мягкий, притягательный изгиб губ, которые неожиданно оказались слишком близко.

Дверь скрипнула вновь и в тот миг, когда Антонии и Корнелию этого меньше всего хотелось, в комнате появился еще один человек. Молодой, невысокий, крепко сложенный. Квадратная голова на короткой мощной шее, широкие плечи в буграх развитых мышц. Одет в простой рабочий наряд и кожаные высокие ботинки.

При его появлении Антония и Корнелий оба вздрогнули, обернулись, причем последний, забывшись, прижал руки девушки к своей груди. Лицо вошедшего исказилось гневом.

– Что здесь происходит? – рыкнул он, – Кто этот человек?

– Кастор! – радостно воскликнула она, вспыхнув от того, что всего мгновение назад готова была позволить, без сомнения великодушному и прекрасному, но почти незнакомому юноше совершить нечто совершенно невозможное, – Ах Кастор!

Она кинулась к нему на шею и, обняв за плечи, поцеловала в губы, от чего брови Корнелия сошлись над переносицей.

– Как я рада, что ты, наконец, вернулся! Отца выгнали из театра. Он заболел и слег! У нас совсем не было денег, и я занимала, пока могла. А потом этот добрый господин помог нам найти лекаря и… – она говорила скороговоркой, стремясь за словами спрятать свое смущение.

– Лекаря? Он? – Кастор мельком глянул на пожилого мужчину у постели старого Антония, а потом вперил тяжелый горящий ненавистью и подозрением взгляд в Корнелия, – И чем ты расплатилась за его милости?

Антония вскрикнула, отшатнулась от Кастора, а Корнелий, обернувшись к девушке тихо спросил:

– Кто он? Твой муж? Почему он говорит с тобой так, как будто имеет на тебя какое-то право?

– Какое тебе дело?! – закричал тот, сжимая кулаки и багровея лицом, – Убирайся отсюда. Я сам разберусь со своей женщиной.

– Мы обручены, – шепнула Антония, краснея еще сильнее от бесконечного чувства вины перед обоими.

– Значит жених, – бросил молодой патриций насмешливо, – Так, где же ты пропадал, жених? Почему позволил своей женщине, как ты ее называешь, умирать в этой халупе? У них не было даже хлеба!

– Не твое дело, где я пропадал! – рыкнул Кастор, – Кто ты такой и как давно вы вместе?

– Он спас нас, Кастор! – попыталась вмешаться Антония, но ее жениха это только раззадорило.

– Сейчас я покажу этому спасителю, кто тут хозяин! – заорал он, сжимая кулаки и наступая на Корнелия

Антония снова вскрикнула. Корнелий выглядел хрупким мальчишкой перед мощью Кастора. Ей показалось, что натиск ее жениха сомнет, раздавит юношу.

Но хрупкость Корнелия была лишь видимостью. Его тело сплошь состояло из мускулов, тренированных и постоянно поддерживаемых в нужной форме регулярными упражнениями на Марсовом поле и в термах. Правда, драться по-настоящему ему еще ни с кем не приходилось, но правилам ведения ближнего боя без оружия он был обучен лучшими афинскими мастерами. Поэтому легко уклонившись от беспорядочных ударов Кастора, он, в свою очередь, нанес ему удар такой силы в солнечное сплетение, что тот задохнулся и сложился пополам.

Антония бросилась к жениху. Тот рычал и хрипел, готовый снова ринуться в бой.

– Что ты делаешь? – заговорила она, обнимая его, – Этому человеку мы должны ноги целовать за его милости. Он был добр ко мне и моему отцу тогда, когда другие гнали прочь.

– Я вижу, чего он хочет за свои милости, – выкрикнул Кастор, – Пускай убирается. Или ты дура и не понимаешь ничего, или лжешь мне!

– Перестань ее оскорблять, – произнес Корнелий, с ненавистью глядя на Кастора сверху вниз, – У нее болен отец, она вся извелась от горя и ждет сочувствия, а не оскорблений. Если ты пропадал так далеко, что не ведал о ее бедах – помоги ей сейчас, когда вернулся. Она перед тобой ни в чем не виновата. А теперь прощайте. Я не хочу больше быть поводом для семейных сцен.

Он махнул рукой Эллию и вместе с ним покинул каморку, унося в душе раздражение и разочарование, больше не удостоив Антонию ни единым взглядом. Ей вдруг показалось, что весь солнечный свет, затопляющий комнатку, разом померк, вытек вслед за исчезнувшим за захлопнувшейся дверью Корнелием.

Кастор перебрался на табурет. Хмурый взор уперся сначала в валяющийся на столе кошелек, потом в красное платье, уложенное рядом.

– Ты спала с ним, чтобы достать врача и деньги? – поинтересовался он, хватая и разворачивая тунику, – Это та тряпка, которой ты надеялась его прельстить?

– Нет, это все не так, – устало прошептала она, бледнея и дрожа под его тяжелым взглядом, – Я взяла платье у соседки, чтобы было в чем петь на свадьбе у булочника. Ты же знаешь, я неплохо пою. Булочник пригласил меня и обещал заплатить. Но там все так напились, что про меня просто забыли, и я ушла ни с чем. Я пыталась заработать, Кастор. Тебя не было, и я не знала откуда мне взять денег. Я пыталась заработать, как могла.

Она говорила быстро и отчаянно, но Кастор явно не верил ни одному слову.

– Поэтому ты бросилась в постель к этому? – выкрикнул он, – Я вижу ты неплохо постаралась, раз он так бегает вокруг тебя.

– Это неправда, Кастор! Пожалуйста, прекрати и поверь мне!

– Ты лгунья!

Кастор вскочил на ноги, подлетев к Антонии, сжал ладонями ее испуганное лицо.

– Я ездил в Равенну, пытался подзаработать денег нам на свадьбу. А ты тем временем предавалась здесь разврату?

– Нет! Это совсем не так!

Он ударил ее по лицу. Она с громким криком отлетела к стене, из рассеченной скулы потекла кровь.

– Подлая тварь! Ты не стоишь ни прощения, ни жалости! – прошипел он, опять нависая над ней, – Я освобождаю тебя от своего слова. Такая ты мне не нужна!

Он схватил ее за руку, на которой она носила его простенькое колечко, рванул кольцо себе, едва не оторвав ей палец и с рычанием бросился за дверь.

Антония, вся дрожа от пережитого, села на ложе рядом с отцом. Стыд, боль и чувство невосполнимой потери мучили ее. Отец смотрел на нее широко открытыми глазами. Потом с трудом поднял исхудавшую руку, погладил ее по голове.

– Ты правда отдала себя этому патрицию? Зачем? Твоя жертва ужасна! Я не стою ее.

Голос его был тих и печален. Девушка поспешно вскинула голову. Заметила слезы в глазах старика. Такая жертва совсем не казалась ей ужасной в применении к Корнелию, но ведь, на самом деле, не было ничего!

– Нет, отец, – произнесла она, – Не было никакой жертвы. Я также невинна, как в тот день, когда матушка произвела меня на свет.

– Это правда?

– Конечно, правда. Когда ты поправишься, я расскажу тебе об одном великодушном человеке, который помог нам, ничего не требуя взамен.




Глава 3 Сделка


Сестра Корнелия Юлия была старше своего брата на 2 года. Она вышла замуж очень рано, когда ей не исполнилось еще четырнадцати лет, за старого приятеля своего отца, магистрата Юлия Публия Гая.

Такие браки были в порядке вещей. Отцы не спрашивали мнения своих дочерей, когда выдавали их замуж. В расчет принимались лишь деньги и связи.

Не знавшая мужчин до того дня, Юлия пришла в ужас после первой брачной ночи, долго плакала, вспоминая прежнюю беззаботную жизнь. Вскоре она нашла утешение в управлении домом. Ей пришлась по душе новая роль полновластной хозяйки. Позднее Юлия начала видеть то, что было скрыто от нее прежде, когда она смотрела на мир глазами невинного ребенка. Она узнала, что есть женщины, для которых муж не единственный мужчина на свете. И также вели себя мужчины, даже ее муж не был исключением. В свои пятьдесят с лишним лет он считал себя неотразимым и был страшно падок до женского общества.

Впервые она изменила мужу в семнадцать лет с преторианским центурионом, который будучи в нее влюбленным попадался ей на глаза повсюду, куда бы она ни шла. Затем ее соблазнил сын одного из магистратов, друзей мужа, часто бывающих у них дома. Уверившись в своей неотразимости, она принялась пробовать свои чары на всех подряд. Потянулась череда любовников от домашних рабов до коллег ее мужа. Юлия соблазняла и бросала, иногда увлекаясь кем-то на несколько месяцев, иногда обрывая связь уже через пару дней. Все ее любовники, как это ни странно, оставались ее преданными друзьями и ничего не имели против возобновления отношений. Юлия не считала себя развратницей. Все в ее окружении поступали точно также. Ее муж, ее первый наставник, частенько брал чужих жен прямо в супружеской спальне, практически на глазах своей молодой жены.



В последний декабрьский день солнце все-таки вышло из-за туч, заиграло на мокрых, покрывающихся наледью мостовых. Люди обрадованно засуетились, пригретые солнечными лучами. Несмотря на небольшой морозец, народу на улицах заметно прибавилось. На священной дороге открылись лавки ювелиров, ожил проспавший несколько дней Аргилет, где вели торговлю книгопродавцы и сапожники. Забурлила шумная Субура, вернулась жизнь на высохший Велабрский рынок, богатый сырами и копчеными колбасами. Множество других улочек и переулков наполнялись топотом ног, шумом голосов, лаем собак… Форумы заполнились жалобщиками, ответчиками, адвокатами и обвинителями, преступниками и свидетелями преступлений, а также жадной до зрелищ толпой зевак.

Между тем в традиционно аристократических районах города было тихо и спокойно. Только изредка пробегал мальчишка раб, направляясь на соседнюю улицу с каким-нибудь поручением, весело переговариваясь, проходили с корзинами служанки, груженые снедью, закупленной на Субуре или Велабре. На вершине Авентина, с видом на Большой цирк, стоял дом Юлия Публия Гая. Между приклеившихся к нему с разных сторон пестро раскрашенных особняков он выделялся крупными размерами и простотой отделки. Он был построен из серого камня, без всяких украшений по фасаду, широкая лестница вела к двустворчатой входной двери, в которую свободно мог войти слон. Дом впечатлял размерами и напоминал скорее военную крепость нежели жилое здание. Каменный навес над входом держали четырехгранные столбы, а на навесе, дабы не пропадало место, располагался балкон, с каменным же ограждением. Длинный и узкий балкон был устроен также с другой стороны. Отсюда в праздничные дни можно было наблюдать пестрое столпотворение в самом цирке, вокруг него и на ведущих к нему улицах, а при желании разглядеть даже цвета соревнующихся колесниц.

Сейчас на балконе стоял сам хозяин дома. Это был наполовину лысый, дородный, если не сказать более, мужчина, коротконогий, с заплывшим жиром лицом и толстыми губами. Одетый в просторный дорожный плащ, подбитый куницей, он смотрел на пустой цирк, где возницы разминали лошадей, а уборщики скребли нижний каменный ярус амфитеатра. Через день должны были состояться бега, устраиваемые вступающими в должность консулами, но Юлий уезжал из Рима, поэтому с некоторой долей сожаления смотрел на эти предпраздничные приготовления. Позади Юлия замер в ожидании молодой человек, чья смуглая кожа, особый разрез глаз и рисунок губ, выдавали в нем уроженца Египта. Он был высок и мускулист.

– Окажи мне одну услугу, Кефей, – произнес Юлий Публий Гай, не оборачиваясь к собеседнику, – И я отпущу тебя на свободу. Более того, снабжу деньгами, чтобы ты мог вернуться на Родину.

Глаза молодого человека до того безучастно-печальные мгновенно вспыхнули.

– Что я должен сделать?

– Не радуйся раньше времени, – отозвался Юлий, – может моя просьба не понравиться тебе. Принуждать я не стану.

Лысая голова дернулась на сутулых плечах.

– Что я должен сделать? – повторил Кефей

– Соблазнить мою жену, – тихо ответил Юлий

– Что? – переспросил тот, решив, что ослышался. Широко открытыми глазами он смотрел в спину своего хозяина.

Юлий медленно обернулся, на его раздувшемся от жира лице играла кривая усмешка.

– Ты должен соблазнить мою жену, – сказал он, – Видишь ли, я знаю, что она мне изменяет, весь город знает, но уличить ее в этом не могу. Слишком она хитра и изворотлива. Например, однажды ее служанка сказала мне, что в мое отсутствие госпожа предавалась любви с одним из наших рабов. То же подтвердили еще две. Жена заявила, что все они лгуньи, велела выпороть их и сослала в поместья. В другой раз отправилась к подруге в палантине, вся разряженная, а вышла от нее в простом платье, закутанная с ног до головы в черное покрывало. Один из носильщиков узнал ее и рассказал мне, что ее не было часа два, после чего она вернулась, переоделась и вышла от подруги как ни в чем не бывало. Когда я спросил ее об этом, она рассердилась, сказала, что носильщик ошибся или нарочно порочит ее, потому что утром она отчитала его за опоздание. Ее подруга тоже, естественно, все отрицала. Несколько раз в нашей спальне оказывались чужие вещи. Мужские вещи. Юлия только смеялась, каждый раз, называя меня впавшим в маразм стариком, который не может вспомнить собственных вещей. В последнее время она стала осторожнее. Ни от кого я больше не слышу порочащих ее сплетен. Уверен, слуги просто боятся быть наказанными за доносы, а знакомые все наперечет очарованы ее лживой красотой и мнимыми добродетелями.

Мне тяжело. Я устал от ее лжи и измен. Она открыто издевается надо мной. От неверной жены нужно избавиться, а кто позволит мне развестись, если нет никакой причины для этого?

Соблазни ее и однажды, когда она не будет этого ждать, позови меня посмотреть на ваши любовные утехи. Я приведу свидетелей. Против этого она ничего не сможет сделать.

– Найти причину для развода можно как-то иначе, господин, – возразил старику Кефей, – Скажи, что веришь рабам и знакомым, наговаривающим на нее.

– Нет! Ты ее не знаешь. Она потащит меня к префекту или самому Домициану. Она перевернет все так, что виноватым все равно окажусь я. Так уже было, поверь. И на случай я надеяться не могу. Нужно все сделать наверняка.

– Но ты понимаешь, что мне придется стать ей настоящим любовником? Иначе ничего не выйдет.

– Понимаю, конечно, – печально отозвался тот, – Мне не хочется способствовать ее дальнейшему падению, но ведь, в конце концов, она за все ответит. А тебя я вознагражу. Не бойся, ты не пострадаешь, ведь я сам прошу тебя стать любовником моей жены. Этим ты поможешь мне осуществить задуманное.

– Почему именно я? – все еще сомневался Кефей, – Вряд ли я подхожу на роль соблазнителя.

– Именно ты, – усмехнулся Юлий, окинув оценивающим взглядом могучую фигуру египтянина, – Красив, статен, мускулист. Моей жене только этого и надо. Она точно не пройдет мимо, сама попытается затащить тебя в постель. Тебе, собственно, и делать ничего не надо будет, просто почаще попадайся ей на глаза.

– Мне нужны гарантии, – хмуро бросил Кефей, – Бумага, подписанная тобой. Я не хочу оказаться в петле палача после выполнения моей части договора.

– Естественно, – отозвался старый магистрат, – когда я на днях заприметил тебя в порту, сразу понял, что ты не дурак. Вот бумага. Здесь я обязуюсь освободить тебя и отправить на Родину, после того как ты на моих глазах возьмешь мою жену. Формулировка несколько странная, не правда ли? Но все по закону. Я уже подписал документ. Подпиши ты, и мы заверим это подписями еще двух свидетелей. Они ждут в атриуме.

Он протянул Кефею скрученный пергамент.



Два важных старика обсуждали в атриуме новую эпиграмму Марциала, выделяя ее звучность и усиленно споря над каким-то трудным словом, по-разному понимая его значение.

Прочтя документ, поданный Юлием, они ничуть не озаботились его смыслом и содержанием, а стали компетентно доказывать, что Юлий неправильно расположил слова, отчего утрачивается гармония фразы. Юлий поспешно согласился с их доводами и, так как переписывать бумагу не было времени, предложил подписать эту, как есть.

Затем магистрат вручил свиток Кефею, говоря на прощание:

– Я уезжаю, на две или три недели. Времени у тебя будет предостаточно. Ты теперь новый телохранитель моей жены. Все время будешь при ней. А теперь уходи. Я слышу ее шаги. Не хочу, чтобы она нас застала вместе.




Глава 4 Брат и сестра


Корнелий тосковал. После знакомства с Антонией шли дни, а он никак не мог выбросить ее из головы. Никому из своего окружения он ни за что не признался бы, в чем причина его переживаний. Даже от себя старательно гнал непрошенные мысли. Ну, в самом деле, стоит ли какая-то несчастная девчонка таких страданий?

Он развлекал себя, чем мог. Ежедневно посещал тренировочные площадки на Марсовом поле, где усерднее, чем прежде упражнялся с мечом и легкой палицей. В термах, осваивал новые премудрости греческой борьбы. Его основной страстью были лошади. Он унаследовал эту любовь от отца. Поэтому много времени проводил в цирке за верховыми упражнениями и в тренировочных забегах на колесницах, сменяя то одного возницу, то другого, собственноручно чистил коней, скреб стойла, вызывая неподдельное удивление рабочего персонала. Друзья начали подшучивать над ним, уверяя, что он стремиться заткнуть за пояс самого Геркулеса.

По вечерам Корнелий, чаще всего, пропадал на дружеских пирушках или в компании знакомых женщин, но на пирушках пил мало, а с женщинами был скучен и невнимателен, чем опять-таки вызывал беззлобные подшучивания и некоторое удивление.

В один из таких вечеров Корнелий решил навестить сестру. Ее муж куда-то уехал, и она зазвала его в гости, уверяя, что соскучилась по младшему брату. За своими заботами он-де совсем забыл о ней.

Она встретила его в триклинии, где в одиночестве предавалась чревоугодию, лежа на золоченом ложе за круглым столом цитрусового дерева. Ей прислуживали четыре рабыни. Одетая в полупрозрачную тунику из пурпурного кносского шелка, с распущенными по плечам, длинными черными волосами, Юлия сейчас более напоминала не знатную матрону, а гетеру в ожидании любовника.

На Корнелия глянули карие глаза из-под таких же длинных как у него самого ресниц. Она протянула ему руку и проговорила с обворожительной улыбкой:

– Здравствуй благородный, Виртурбий, раздели со мной мой ужин и ложе. Приглашение прозвучало двусмысленно, но Корнелий давно привык к подобному поведению сестры. Он принял ее руку, с нежностью поцеловал. Юлия же нетерпеливо дернула его к себе, крепко обняла и поцеловала в губы. Корнелий рассмеялся, отстраняясь от нее.

– Ты не меняешься, – вымолвил он, – Время не лечит твоих пороков.

– Пороков? – переспросила она все с той же обворожительной улыбкой, – А может именно в порочности мое счастье?

– Может быть, – ответил он, – но ты дождешься, что муж однажды отправит тебя в лупанарий.

– Этому старому похотливому сатиру недолго осталось мучить меня. Недалек тот день, когда Танат заберет его в царство Плутона, – вымолвила она, одновременно делая знак рабыням принести еще еды для брата.

– Нет, нет! – тут же воскликнул тот, – я только что перекусил у Валерия. У него настоящий пир с танцами и песнями. Только я сбежал оттуда – ради тебя, между прочим.

– Ты сбежал от Валерия? Я такого не помню, чтобы ты сбегал с веселых пирушек, где много вина и красивых женщин. С тобой что-то твориться в последнее время. Гней уверял меня, что ты стал образцом добродетели, но я, признаться, не поверила ему.

– Со мной все в порядке. Может просто я устал от бессмысленного времяпровождения.

– Или тебе интереснее твоя сестра? – хмыкнула она, – Не хочешь ли посетить мою баню? Я велела натопить для себя.

– Мыться после ужина? Так можно заработать несварение. По-моему, ты тут совсем распустилась в отсутствии Юлия. Где он, кстати?

– В Остии. Пожелал лично проследить за отгрузкой зерна из Африка. Несколько дней назад должна была прибыть грузовая флотилия.

Юлия разбавила вино в бокале горячей водой, выпила его маленькими глотками, не спуская с Корнелия томного взгляда.

– Отправляйся в баню, – сказала она, – У меня самые лучшие массажисты во всем Риме. Тебе не повредит немного расслабиться. Надеюсь, потом я увижу тебя прежним.

Он не стал спорить. Возможно, массаж и жар хорошо протопленной бани отвлекут его немного от навязчивых желаний.



Юлия пришла, когда ее брат уже чистый и распаренный лежал на ложе в маленьком колодарии, завернутый в простыню и молоденькая рабыня растирала ему благовониями ноги. Молодая женщина покачала головой, убедившись, что руки рабыни и ее красота не производят на Корнелия вообще никакого впечатления. Он просто лежал с закрытыми глазами в сладкой полудреме.

Юлия отогнала девушку, и сама продолжила начатый массаж, лаская его ноги бархатистыми ручками все выше и выше. Он не сопротивлялся, кажется, даже не понимая, что одна массажистка сменила другую.

– Корнелий, – позвала Юлия, – Тебе не хочется обернуться и взглянуть на меня?

Он резко поднял голову и сел, с недоумением воззрившись на сестру.

– Ты что?! – буркнул он, – Уходи отсюда.

– Нет! – ответила она, наклоняясь к его груди, забирая губами в рот его сосок, а руками лаская бедра.

Он попытался ее прогнать, она только засмеялась, потянула на себя окутывающую его простыню.

– Ты совсем потеряла стыд! – выдохнул он, – Так нельзя!

– Мне можно все! – рассмеялась она, лаская его все бесстыднее. Его глаза потемнели от желания. Красавица Юлия могла раззадорить кого угодно, но Корнелий еще сопротивлялся. Он поднялся, заставляя подняться и ее. За ее спиной был небольшой бассейн, способный вместить человек пять. Корнелий толкнул Юлию, и она, не удержавшись на скользком полу, нырнула в холодную воду, но тут же вынырнула на поверхность ничуть не обескураженная, со смеющимися глазами и призывной улыбкой.

– Искупаемся вместе? – поманила она брата, – Забудь о нашем родстве. Боги создали мужчин и женщин, чтобы они дарили друг другу наслаждение. Иди ко мне.

– Искупайся одна! – воскликнул он, – Может вода остудит твой пыл.

Он неосмотрительно подошел к краю бассейна, возвращая на место сползшую с бедер простыню. Юлия, недолго думая, схватила его за ногу, с силой дернула на себя. Он грохнулся к ней в объятия под собственные вопли и ее веселый смех. Оба исчезли с поверхности на некоторое время, над ними вспенилась вода. Потом появились, сплетенные в единое целое.



– Сестра, ты заставляешь меня сделать нечто ужасное! – выдохнул он в ее смеющиеся губы.

– Перестань сопротивляться, словно невинный мальчик, – отозвалась она, – я умею любить, как никто из твоих любовниц. Со мной ты быстро забудешь о своей непонятной хандре.

– Как это гадко, – проговорил он, прижимая ее к себе теснее, – Но, кажется, ты победила.

Он впился в ее уста страстным поцелуем. Вода вновь вспенилась вокруг них и сомкнулась у них над головами.

Часом позже, утомленные друг другом, они отдыхали в прохладном полумраке спальни на широком супружеском ложе Юлии. Между ними стоял поднос со всевозможными лакомствами и напитками, который, неожиданно проголодавшийся Корнелий, опустошал с потрясающей быстротой. Юлия только выпила немного вина и теперь, откинувшись на подушки, с молчаливым восхищением разглядывала своего красавца брата. Он хмурился, избегая ее взгляда. Когда она попыталась погладить ногой его ногу, дернулся и, вскинув на нее глаза, проговорил:

– Клянусь, это больше не повториться!

– Можно подумать тебе не понравилось! – рассмеялась она

– Ты восхитительна Юлия, но все-таки это мерзко.

– Может быть, именно таких острых ощущений тебе не хватало, чтобы вернуться к жизни.

Она, заметив, что он перестал есть, скинула поднос с остатками пищи на пол, ничуть не заботясь последствиями своего поступка, подвинулась к брату вплотную, прижимаясь грудью к его обнаженной груди.

– Клеопатра перед тобой выглядела бы наивной девочкой, – усмехнулся он. Резко поднялся, призывая слуг, чтобы принесли ему одежду.

– Ты хочешь меня покинуть? – скривилась она, – Останься до утра. Я обещаю вылечить тебя от твоей хандры.

– У меня все в порядке, сестра, – возразил он, – А вот тебе явно не хватает общества. Желаю найти кого-нибудь в самое ближайшее время. И, пожалуйста, забудь все, что было.

Он быстро оделся, отвесив Юлии шутовской поклон, быстрым шагом покинул ее дом.



Морозный ночной воздух освежил пылающее лицо. Стыд это был или что-то иное… Его не отпускало чувство гадливости.

Марк ждал у входа, сидя на ступеньках и разглядывая звезды, по-зимнему крупные и блестящие.

– Излечила тебя, госпожа? – поинтересовался он, с усмешкой взглянув на хозяина, – Она, говорят, мастерица.

– Я думаю, она и тебе не откажет, – проворчал тот с брезгливой гримасой и тут же тяжело вздохнул. Вина за произошедшее, без сомнения, лежала и на нем тоже. Он сам допустил недопустимое.

Поманив Марка, он быстрым шагом направился в сторону Каринн. Сегодня больше никуда – только домой, спать. Завтра предстоит уйма дел – еще раз проверить готовность лошадей и колесниц перед ристанием, настроить возниц на победу. А вечером общий сбор у хозяина мастерских, изготавливающих конную упряжь и колесницы, некоего Клавдия Авдея. Он приглашал на шикарный обед всех членов общества зеленых, их жен и даже возниц.




Глава 5 Ристание


По обыкновению, в первый день нового года, когда на арене Большого цирка проходили соревнования в честь избрания консулов, у Юлия Публия Гая с раннего утра собирались все его друзья и знакомые, и даже знакомые знакомых, чтобы обменяться подарками, поздравить друг друга, а потом вместе, веселой праздничной процессией, в сопровождении рабов и служанок, несших корзины с едой и подушечки для сидения, двинуться в цирк на представление. В доме, тем временем, готовилось угощение для вечерней торжественной трапезы, которой завершался день.

Некоторые из собравшихся предпочитали смотреть на состязания прямо с длинного балкона, откуда открывался превосходный вид на цирк. Отсюда, конечно, не особенно просматривались подробности, зато не мешала толчея и можно было расположиться с комфортом. Именно отсюда приходилось наблюдать состязании и Юлии. Как хозяйка она не могла покинуть свой дом, пока здесь оставались ее друзья и друзья мужа.

Юлии нужно было еще накануне всем распорядиться, за всем проследить, не упустить из виду ни одну деталь. Молодая женщина любила такую предпраздничную суету, но к вечеру, от множества сделанных дел у не начинала кружиться голова.

Вот и сегодня, утомленная дневными заботами она уединилась в перестиле (внутренний дворик). Как ни холоден был вечер, на воздухе дышалось легче, чем в помещениях, насквозь пропахших дымом с кухни.

Кутаясь в меховой плащ, она подсела к маленькому фонтану, выбегающему изо рта каменной кобры, долго смотрела, как прозрачные струи, переливаясь по миниатюрным лесенкам, убегают в круглый бассейн. Черные волосы обвивали голову красавицы четырьмя косами, создавая подобие короны. Надо лбом в центре сверкал крупный рубин, а от него во все стороны по косам рассыпались маленькие звездочки алмазов.

Юлия вздохнула, впуская в легкие влажный зимний воздух. Отчего-то сегодня в этот ясный предпраздничный вечер она особенно остро ощутила свое одиночество. Конечно, у нее был муж, но она не была ему дорога, как и он ей. Были любовники, но весь их интерес к ней заканчивался постелью, как и ее к ним. Ни к чему не обязывающие встречи и безболезненные расставания. Были подруги, но у каждой своя семья, свои заботы, среди которых для Юлии оставалось немного времени. Был брат, которого она позавчера, по собственной глупости оттолкнула от себя. А ведь только его она по-настоящему любила. Только он поддерживал ее и в радости и в печали.

Никогда и никому она не открывала своего сердца. Красавица Юлия, которую все вокруг считали совершенно испорченной и порочной, глубоко в душе мечтала о любви. Воспитанная на лирике Овидия, она жила с этой мечтой, неосознанно пытаясь в каждом новом любовнике отыскать того единственного, с которым не страшно прожить всю жизнь. Она бросалась в безумные приключения только ради того, чтобы защитится от пустоты собственного никчемного бытия.

Новый телохранитель Юлии, он же наемный соблазнитель Кефей увидел Юлию со входа в перестиль и удивился, застав в полном одиночестве. Он плохо ее знал, но, насколько успел понять, она обожала находиться в центре всеобщего внимания. Столь совершенная красота и должна все время быть на виду.

Уже два дня он находился подле нее. Следовал по пятам на улицах города за ее носилками, в пределах дома старался все время быть в соседней, а еще лучше в той же комнате. Но она как будто его не замечала, постоянно занятая кем-то или чем-то другим.

Так уж получилось, что стремясь выполнить поручение Юлия Публия Гая, Кефей сам не заметил, как в объекте своего соблазнения увидел не средство к достижению поставленной цели, а саму цель. Он попался в сети, которые должен был расставить сам.

Кефей невольно любовался ею, матовой белизной кожи, резко контрастирующей с черными как смоль роскошными волосами, изысканной линией шеи и плеч, манящей полнотой груди, темными глазами, призывно сверкающими из-под длинных ресниц. Прекрасная и желанная, Юлия отныне заполняла все его помыслы.

Сейчас, скрываясь за мраморным изваянием Марса, в полной уверенности, что остается незамеченным он снова наблюдал за ней и не решался сделать первый шаг к сближению, как ни уговаривал себя.

Она, тем временем, краем глаза уловила движение у входа и подняла голову.

– Живой Марс мне нравиться больше каменного, – сказала она прежде, чем Кефей успел скрыться.

Он вышел из-за статуи и замер, глядя в карие глаза, не в силах ни уйти, ни двинуться навстречу. Какой благоприятный момент для начала действий, но теперь он сомневался, стоит ли вообще играть эту пьесу, где ему отведена не самая завидная роль.

– Подойди, – усмехнулась она, давно привыкшая к восхищенным взглядам мужчин. Было бы странно, если бы он вообще не обратил на нее внимания, – Тебя зовут Кефеем, не так ли?

Оказывается, она не только заметила его, но уже успела выучить имя.

– Подойди, – повторила она, видя его промедление.

Он повиновался. Юлия приподняла подол лазоревой столы, открывая его взорам две прелестные ножки в кожаных сандалиях.

– Перешнуруй их мне, – попросила она, сопроводив слова лукавой улыбкой, – моя рабыня слишком туго затянула ремешки.

Он медлил, не веря собственным ушам. Эта великолепная женщина, знатная патрицианка заигрывает с ним? Рабом! Только сейчас он действительно поверил хозяину и его рассказам о неразборчивости своей жены. Видит ли она людей или мужчины для нее только трофеи?

– Исполняй приказ. Что же ты? – слегка нахмурилась Юлия.

Он послушно опустился подле нее, чувствуя отвращение и желание одновременно. Ее красота притягивала, осознание прочности – отталкивало, но все-таки не настолько, чтобы отказаться от неожиданного дара в виде двух бесподобных ножек.

Медленно он расшнуровал и заново затянул мягкие ремешки на тонких лодыжках, наслаждаясь каждым новым прикосновением к бархатистой коже ее ног, потом его пальцы скользнули выше, в неосознанном стремлении продлить удовольствие. Кровь гулко стучала в висках, голова кружилась от сладкого запаха женского тела.

Он силой заставил себя остановиться, отшатнулся с невольным стоном прочь.

– Да простит госпожа мою дерзость, – хрипло выдохнул он, – Я позволил себе забыться.

– Продолжай, – насмешливо бросила она, – Мне понравилась твоя дерзость.

Он поднял на нее пылающий взгляд, в котором отразилась все та же борьба жажды обладания с отвращением. Как же все-таки она порочна! Неужели ей все равно, кто приласкает ее сегодня?

– Пожалуй, я откажусь от столь великой чести, – проговорил он совершенно серьезно, поднимаясь на ноги.

Юлия поднялась вслед за ним, взирая на него чуть удивленно и заинтересованно. Еще никто не посмел отвергнуть ее, когда она просила о близости.

– Сам виноват, – промолвила она глядя в непроницаемо черные глаза молодого раба, – второго шанса у тебя уже не будет.

Развернувшись, она еще раз сверкнула в его сторону взглядом, манящим и насмешливым одновременно, намеренно задела его бедро рукой и пошла прочь. А он едва удержался от желания поймать ее за полы развевающихся одежд.



Большой цирк помещался в долине между двумя римскими холмами Палатином и Авентином. По форме он представлял собой вытянутый эллипс – девятьсот шагов в длину и двести двадцать пять в ширину. Места для зрителей шли ярусами – нижние каменные, предназначались для родовитых патрициев и всадников, верхние – деревянные для народа попроще. С двух коротких сторон в промежутках между холмами напротив друг друга располагались ворота Помпы и Триумфальные ворота. Над воротами Помпы – ложи магистрата, устраивающего игры. Здесь обычно восседал Домициан с супругой, нынешний император, «государь и бог» как он велел величать себя с недавних пор.

По центру, вдоль беговых дорожек, со смещением в сторону триумфальных ворот, тянулась узкая платформа, украшенная египетскими обелисками и колоннами с перекрытиями. Платформа закруглялась с обеих сторон, завершалась конусами – метами – по три с каждой стороны.

Утром Юлии пришлось некоторое время провести на кухне, отдавая последние распоряжения, поэтому на свой балкон, к гостям, она вышла как раз тогда, когда из-под ворот Помпы показалась торжественная процессия во главе с цезарем и консулами.

Впереди на золотой колеснице, запряженной белоснежной четверкой, ехал великолепный Тит Флавий Домициан, государь и бог, разряженный в пурпурные, расшитые золотом одежды. Его чело венчала золотая тиара с изображением всей капитолийской триады: Юпитера, Юноны и Минервы.

За ним в колесницах, запряженных черными парами, чуть менее роскошных, где золотыми были только выбитые на бортах гербы и навершия, следовали избранные на этот год консулами Тит Аврелий Фульв и Марк Азиний Аттратин. Это они устраивали сегодняшнее представление, празднуя вместе с избравшими их римскими гражданами, победу в долгой предвыборной борьбе.

Поверх белых туник консулов, с вышитыми на них пальмовыми листьями красовались пурпурные тоги. В руках аквиллы из слоновой кости. Над головой каждого рабы держали золотые венки, выполненные в виде дубовых листьев.

За консулами тоже в колеснице двигался Марк Аррецин Клемент, друг и соглядатай императора, уже третий год подряд занимающий должность городского префекта.

За консулами и Клементом шли их клиенты и родственники, празднично разряженные, счастливые возможностью покрасоваться перед многочисленной римской публикой. Дальше в открытых носилках двигалась жена Домициана – величественная и прекрасная Домиция Лонгина, одетая в простой белый пеплум и песцовую накидку. За ней – музыканты с рожками, флейтами, длинными трубами и тимпанами, потом возницы, участвующие в сегодняшних заездах. Следом в окружении жрецов, в дыме курящегося ладана везли божественные символы: живых сову и павлина – птиц Минервы и Юноны соответственно. В деревянной, отделанной слоновой костью часовенке – золотые стрелы Юпитера.

Помпу приветствовали громовыми овациями. Особенно неистовствовал цирк, когда из-под ворот на беговые дорожки ступили возницы. Болельщики узнавая, выкрикивали дорогие их сердцам имена, требовали непременных побед, желали удачи в соревнованиях.

Обойдя цирк по кругу нарочито медленным ходом, процессия стала утекать под те же ворота, из которых появилась и вскоре император, консулы, Домиция и префект Города Рима – вечный спутник цезаря – поднялись в богато украшенную ложу. Цирк взорвался новыми овациями, приветствуя их.

Юлия кричала и аплодировала вместе со всеми. Для полного счастья ей недоставало сейчас только собственного брата. Но Корнелий никогда не смотрел на состязания с балкона, предпочитая передние ряды цирка. Сегодня же, по словам Клавдия Авдея, тридцатилетнего владельца многочисленных мастерских конной упряжи и самых современных колесниц, присутствующего среди гостей на балконе Юлии, Корнелий не вылезал из конюшен, переживая за выступления своих лошадей и лично радея об их здоровье.

Сосед Юлии справа, дальний родственник Юлия Публия Гая, римский сенатор, довольно молодой мужчина, начал было заигрывать с хозяйкой, но он не нравился ей, и она уже не первый раз мягко намекала ему о бесполезности всех его ухищрений. Сейчас он попытался быть более настойчивым, но она велела ему замолчать и сосредоточить внимание на происходящем в цирке.

Был в разгаре первый заезд. Возницы, одетые в красные, синие, зеленые и белые туники, по цвету той партии, за которую выступали, гнали квадриги, стараясь завладеть внутренним, самым коротким кругом ристалища. От этого на поворотах создавалась давка. Колеса сцеплялись, трещали. Поводья рвались. Лошади дико ржали, свистели бичи. Прямо на глазах у всего цирка возница зеленых, вырвавшийся далеко вперед, налетел колесом на западную мету (поворотный столб). Колесо разлетелось, колесница перевернулась, а горе возница, не успев перерезать вожжи, еще несколько шагов тащился по земле за лошадьми.

– Твой брат, сейчас рвет на себе волосы, – заметил Юлии ее влюбленный сосед-сенатор, – Наверняка поставил на своих…

Он говорил сердито, сам переживая из-за того, что произошло. Все на балконе болели за партию зеленых, для которой Корнелий поставлял коней со своего завода.

Молоденький юноша, сын влюбленного сенатора, вскочил с места и, ударив кулаком по балконному ограждению, закричал:

– Какой идиот так резко натягивает на поворотах! Немудрено, что левая забрала в сторону!

– А ведь Корнелий говорил, что Луция лучше не выпускать на ристалище, – поддержала юношу рыжеволосая матрона, нервно сжимая и разжимая пальцы. Ее черные, как угли глаза напряженно следили за дальнейшим ходом состязания.

Муж матроны, привлекательный молодой мужчина в тоге сенатора, обернулся к ней, смерив ее таким взглядом, что мог бы, наверное, испепелить весь город. Она ничего не заметила, поглощенная скачками.

– Когда это Корнелий сказал тебе это, Ливия? – с плохо скрываемым гневом осведомился он.

Женщина вздрогнула и уставилась на мужа со страхом.

Юлии не особенно была симпатична рыжеволосая красотка, но она решила вмешаться, дабы не разразился скандал.

– Ливия была у меня на днях, Клодий, – сказала она, – Корнелий же мой частый гость. Мы говорили о лошадях и скачках. О чем еще может говорить мой брат!

Клодий немного успокоился, но все равно с некоторым подозрением косился на жену. Ливия благодарно улыбнулась Юлии, а та только пожала плечами, показывая, что не ждет благодарности с этой стороны.

Во втором заезде зеленому удалось прорваться вперед в самую последнюю минуту. Две колесницы долго шли почти бок о бок, чудом не касаясь друг друга на поворотах. Зеленый был осторожен и, хотя ехал по внешнему кругу, ни на шаг не уступал красному. Перед самым финишем зеленый неожиданно разогнался и первым сорвал красную ленту победы.

Ликованию на Юлиевом балконе не было границ.

Зато потом зеленые долго не выигрывали, вселяя все больше уныния в своих болельщиков.

– Кто поставил правой пристяжной этого испанского мула! – в отчаяние выл молоденький сын сенатора.

– Зачем экономить на коже для поводьев! Они рвутся, словно сделаны из папируса! – орал на Клавдия сенатор.

– Кожа здесь ни при чем! Септия точно перекупили. Он жаден и беспринципен! – кричал в свою очередь Клавдий.

… Скачки шли весь день с переменным успехом, под брань и восторженные овации тысяч зрителей. Занимающие места в амфитеатре и не желающие ничего пропустить, закусывали прямо тут, покупая еду у разносчиков или в лавочках, расположенных под аркадой цирка. Зрителям, наблюдавшим за ристанием с балконов и из окон домов, расположенных над цирком, были, конечно, не так хорошо видны подробности. Зато питались они с большим комфортом.

На широкий балкон Юлиева дома хозяйка подала в полдень поздний завтрак, состоящий из мяса фламинго, по моде того времени до неузнаваемости замаскированном под овощами и приправами, устриц, жареных дроздов, салата из шампиньонов с яйцами. Конечно, не обошлось без гарума (соус из мелкой соленой рыбешки) и крепкого фалернского вина, которое по обычаю разбавляли горячей водой из дорогих дамасского стекла кувшинов. На сладкое принесли медовые колобки, запанированные маком и корицей.

К концу дня, когда предпоследний двадцать третий заезд завершился победой синих, в триклинии Юлии начали накрывать роскошный обед. Смотреть на очередной позор зеленых, которые в этот день, в лучшем случае, приезжали вторыми, никто больше не хотел. Собравшиеся хмурились и явно мечтали о скорейшем завершении неудачного дня.

Объявили последний заезд. В воздухе мелькнул белый платок и четыре шестерки вырвались из отворившихся ворот сараев. Юлия хотела было покинуть балкон, чтобы проследить за готовностью и подачей блюд, но в этот момент среди возниц, несущихся в облаках пыли по ипподрому, угадала что-то знакомое. С такой высоты разглядеть детали и лица казалось проблематичным, но молодая женщина узнала стройную фигуру, черные волосы и гордый наклон головы собственного брата. Короткая зеленая туника развевалась за его спиной. Легкие сандалии, зеленая повязка на волосах – вот и вся одежда, которая была на нем в этот миг. Юлия невольно поежилась, представив, как ему должно быть холодно на ледяном ветру и тут же поняла, что никто не узнал Корнелия, а поэтому безучастен к происходящему.

– Мой брат! Посмотрите, он сам управляет колесницей! – закричала она.

Внимание собравшихся тут же вновь обратилось на ристалище. Рыжая Ливия потрясенно ахнула, бледнея. Все-таки не умеет скрывать от мужа своих истинных чувств. Достанется ей завтра, после праздничного пира. Клавдий всем корпусом подался вперед с заинтересованно распахнутыми глазами. Клодий покосился на Ливию и нахмурился, сын сенатора от восторга заорал что-то нечленораздельное. Сенатор удовлетворенно хмыкнул, вслух заметив, что мальчишка (кого он имел в виду собственного сына или Корнелия непонятно) совсем помешался на своих лошадях. Остальные гости тоже по-разному выразили свои удивление и заинтересованность.

Судя по всему, не только на балконе Юлия заметили самозваного возницу. В соседних домах с окнами и балконами, выходившими на цирк, а также в самом цирке зрители повскакали со своих мест. Несколько раз начинали скандировать имя Корнелия. Конечно, это было необычно, чтобы знатный юноша сам взялся управлять своей шестеркой. В древности граждане не стыдились состязаться в забегах, но с течением времени нравы изменились и теперь возниц набирали из низших сословий, хотя самые удачливые из них зарабатывали немало.

Первые несколько метров забега самые важные. В большинстве случаев все решают именно они. Вырвавшуюся вперед колесницу редко удается обойти. Корнелий это понимал, поэтому, во что бы то ни стало, стремился обогнать всех еще до первой меты. Ему достался внешний круг, самый длинный, зато лошади, запряженные в легкую колесницу, – самые быстрые. Это были его лошади, заботливо выращенные и обученные, без бича понимающие команды кучера. Он приберег их для последнего заезда, где должен был выступать один из лучших возниц, на которого Корнелий возлагал большие надежды. Возница неожиданно свалился с острыми коликами. Эллий, неотступно дежуривший в конюшнях весь день, напрасно старался поставить его на ноги.

Корнелий мог вообще отказаться от участия в последнем заезде, но, вспомнив обо всех сегодняшних неудачах, решился сам испытать судьбу. Отец начал обучать его нелегкому искусству возницы еще ребенком, потом увлечение переросло в страсть. Эту шестерку вороных пятилеток юноша знал с их рождения, сам обучал и холил, а в предшествующие празднику дни, несколько раз разминал на этой же арене.

Лошади шли ровно, беспрекословно подчиняясь командам. Однако, несмотря на их послушание, несмотря на желание вырваться, убежать, первый круг дался с трудом. В последний заезд все выставили самых сильных участников. Зато со второго круга Корнелий понял, что его вороные, не битые кнутом, не трепещущие перед своим хозяином, медленно, но верно начинают обходить остальных. Он негромко прикрикнул на них, и они еще ускорили бег. Колесница буквально летела, едва касаясь колесами пыльной дороги. В третий поворот Корнелий вошел первым под гром несмолкаемых оваций.

Домициан вскочил со своего места, наблюдая заезд. Лицо императора горело от восторга. Его друг, Аррецин Клемент с презрением на лице пытался делать нелицеприятные замечания в адрес патриция, опустившегося до позорной роли возницы, но Домициан не слушал. Его всецело занимал прекрасный юноша, не побоявшийся вступить в схватку с самыми именитыми возницами Рима. Оба консула заинтересованно смотрели на арену. Их глаза сияли почти также ярко, как глаза императора.

На четвертом круге Корнелий уже на корпус опережал остальных, на пятом его начал догонять красный. Усиленно орудуя бичом, он заставил своих коней совершить невозможное, но лишь на короткий срок. Уже в середине шестого круга красный отстал даже от двух других колесниц.

Корнелий победил. Он сам не понял, что совершил, когда красная ленточка победителя обвила его руку. Шум в цирке стоял невообразимый. Зрители били в ладоши, вскакивали со своих мест, орали безумными голосами, в порыве восторга срывали с себя одежды и размахивали ими, словно знаменами. На балконе дома Юлия Публия Гая все также кричали, обнимались, поздравляли друг друга и Юлию. Клодий в порыве великодушия простил свою жену, заметив, что у нее, в отличие от многих, правильный любовник.

Домициан сидел с самым счастливым лицом, не удостаивая вниманием злые выпады Клемента. Цезарь пожелал собственноручно наградить победителя, не желая уступать эту роль ни одному из консулов.

Между тем болельщики повалили с рядов на арену. Корнелия вытащили из колесницы, принялись качать, под одобрительный гул толпы, так, на руках, донесли до ложи Домициана и консулов, подняли туда и только после этого отступили.

Цезарь, сияя от удовольствия, возложил лавровый венок на голову юноши, подал ему пальмовую ветвь (символы победы), а также увесистый мешочек с сестерциями.

– Корнелий Виртурбий, – произнес он затем, – Несмотря на свое высокое положение, ты не побоялся взойти на колесницу, чтобы защитить честь зеленых. Ты доставил мне истинное наслаждение своей смелостью и своим искусством. Двери моего дворца отныне всегда открыты для тебя. На сегодняшнем пиру в честь наступления Нового года и избрания консулов ты также будешь моим желанным гостем.

Корнелий с достоинством поклонился и ответил, что рад был доставить удовольствие самому величайшему из правителей и почтет за честь прибыть на сегодняшнее торжество, чем вызвал еще одну довольную улыбку императора. У молодого человека кружилась голова, радостно и часто билось сердце. Спускаясь с трибун на арену, он еще раз поприветствовал всех, поднимая высоко над головой пальмовую ветвь.



Юлию утомил прошедший день. Немало радости принесла ей, без сомнения, победа Корнелия, она рассчитывала, что, несмотря на их размолвку, он появиться отпраздновать свой триумф вместе с близкими ему людьми, но его слуги передали ей, что он отправился прямиком во дворец на Палатин, удостоенный высочайшей милости быть принятым императором.

Юлия с сожалением поняла, что примирение придется отложить. Проводив последнего гостя, она разделась, отпустила слуг и блаженно растянулась на мягком ложе в спальне. Перед глазами плыли колесницы, в ушах звучал несмолкаемый шум толпы. Она вспомнила, как ликовали зрители, подбрасывая ее брата в воздух. Вспомнила лавровый венок, которым Домициан увенчал его чело. Воспоминания постепенно перетекали в образы, становясь частью сна, но вдруг что-то заставило ее вздрогнуть и пробудиться. Шорох или взгляд? Она чуть привстала, внимательнее вглядываясь в ночной полумрак, разгоняемый слабым светом одинокой лампады на низком столике у окна. Как будто чуть шелохнулись занавеси, скрывающие вход в спальню, или послышался едва различимый вздох.

– Войди, я вижу тебя! – наугад бросила она, немного испуганная собственными ощущениями. Она не ожидала, что там кто-то есть на самом деле, скорее хотела успокоить этим окриком себя, но в ответ на ее приказ в спальню шагнула высокая фигура.

Юлия вскрикнула и вскочила. Лампада озарила обнаженный мужской торс, смуглую кожу, блеснула в черных как ночь глазах.

– Кефей? – изумленно выдохнула она, – Что ты здесь делаешь?

Он шагнул ближе, пожирая взглядом роскошное тело, едва прикрытое прозрачной туникой. Этот полубезумный взгляд сказал ей больше, чем слова. Она перестала бояться, чувствуя знакомое желание, поднимающееся изнутри. Он все-таки пришел, хотя пытался казаться неприступным.

– Я даю только один шанс, и он у тебя уже был, – вымолвила она жестко, проверяя его на стойкость.

– Не понимаю тебя, госпожа, – отозвался он, хриплым от волнения голосом, – Я находился рядом, чтобы охранять твой покой.

– Ты подглядывал за мной, – упрекнула она его, изогнув в усмешке губы, – Что ты пытался увидеть?

– Сладко ли тебе спиться, госпожа.

Она тихо засмеялась, обнажив в улыбке белые зубы, и тут же проговорила страстным шепотом:

– Чего ты хочешь, Кефей?

Со вчерашнего вечера он бредил ею. Его руки помнили нежную кожу ее стройных ножек, ее полный страсти взгляд. Его все сильнее к ней влекло, но она словно не замечала его больше, всецело занятая домашними заботами, гостями и мыслями о цирковых победах. Ему оставалось только издали любоваться ее удивительной красотой.

– Мне нужна ты! – отозвался он на ее вопрос с неожиданной даже для себя самого откровенностью, не делая, однако, попытки приблизиться.

Он думал, она, в лучшем случае, прогонит его, но Юлия опустилась на широкое ложе, поманила его к себе рукой, разглядывая сильное, молодое тело бесстыдным взглядом.

– Подойди же. Зачем ты медлишь? Я уже простила тебя за твое вчерашнее неповиновение.

Кефей почувствовал, как кровь с новой силой забурлила в жилах, сорвался с места, быстро преодолел разделяющее их расстояние, упал на ложе и, ни слова не говоря, впился отчаянным поцелуем в манящие уста.

– Прости, ты слишком мне нужна! – прошептал он, спустя несколько мгновений и новым поцелуем заглушил стон восторга, рвущийся из ее груди.

Их захватила настоящая буря. Желание было настолько сильным, что причиняло физическую боль, ослепляло и оглушало. Юлия не помнила себя такой. Она не знала, что страсть может разрывать изнутри, голос срываться на крик от наслаждения и счастья, не знала, что можно не чувствовать впившихся в кожу зубов и ногтей, не знала слез блаженства. Все ее прежние любовные приключения, казались невинной игрой по сравнению с этой невероятной реальностью. Она не понимала, как жила прежде без Кефея, без его рук, губ, горячего шепота.

Когда спустя много часов они оторвались друг от друга, наступило утро. Их глаза все еще были голодны, а тела доведены до изнеможения.

– Почему именно ты, почему? – говорил Кефей, лаская нежную кожу ее бедер, – Почему не любая другая? Почему ты?

Юлия не спрашивала о значении его слов, понимая их по-своему. Переполненная новыми ощущениями, она вцепилась в него обеими руками, отвечала на странные вопросы поцелуями и прерывистым шепотом:

– Не оставляй меня… не оставляй.




Глава 6 Пир


Холм Палатин начал свою историю задолго до основания Рима. Около трех тысяч лет назад на этом месте жили пастухи, чтившие покровительницу стад – богиню Паллес, в честь которой холм и получил название. С этого места, по легенде, началась история Рима. Именно сюда волнами Тибра прибило корзину с двумя младенцами Ромулом и Ремом, ставшими основателями «Вечного города».

После разрушительного пожара, уничтожившего прежние строения, Домициан велел возвести здесь целый комплекс, строительство которого все еще продолжалось.

Северо-западную и центральную части застройки уже занимали жилая резиденция Домициана, перестроенная из оставшейся нетронутой пожаром части дома Августа, а также прекрасный дворец, предназначавшийся для проведения всевозможных собраний и публичных мероприятий, в котором сегодня Домициан принимал гостей. Дворец имел прямоугольную планировку, двумя сторонами, снабженными портиками и колоннадой выходил на площадь. Входная лестница вела к узкой части наружной колоннады. Перед входом на постаментах красовались статуи, изображавшие богов и самого Домициана в образе Юпитера.

Приглашение на пир к императору считалось великой честью, которая при Домициане, однако, стала честью сомнительной. Проигнорировать приглашение и не явиться, или даже просто немного опоздать было равносильно смертному приговору. Какие бы дела не задерживали тебя, нужно было бросать все и ровно в назначенный час являться во дворец. А порой и являться было опасно. Нередко, гостей по прихоти подозрительного императора бросали в застенки едва они переступали порог дворца.

Корнелий еще ни разу не появлявшийся при дворе после смерти своего родителя, случившейся чуть менее трех лет назад, тем не менее, был осведомлен, как болезненно реагирует нынешний цезарь на всякого рода своеволие. Поэтому в нужное время был на месте.

Через роскошный тронный зал, освещенный сумеречным светом, проникающим в отверстия наверху, мимо мрачной дворцовой охраны, сквозь обширный внутренний двор с мраморными колоннами и большим восьмиугольным фонтаном, молодой человек проследовал в богато сервированную трапезную, где стены казались прозрачными от облицовки их лунным камнем, и где на возвышение было устроено особое место для императора и близких ему людей.

На триклиниях, расставленных вдоль стен, на роскошных белых, шитых золотом покрывалах и подушках, набитых тонкой овечьей шерстью, возлежали приглашенные, по большей части сенаторы. Юноша узнал Марка Кокцея Нерву, одного из старейших и самых уважаемых мужей Рима, хорошего знакомого своего отца, некогда провозглашенного консулом, а сейчас занимавшего достаточно высокий пост в сенате. Несмотря на почтенный возраст, Нерва оставался статным мужчиной с живым, ясным, взглядом темных глаз. Узнал Корнелий и доброго толстяка Флавия Клемента, родственника Домициана, отца двух превосходных сыновей – Веспасиана и Домициана, – признанных при бездетном императоре его преемниками.

Рядом с Нервой расположился Марк Фабий Квинтиллиан, известный ритор, автор множества книг по педагогике и литературе, а также воспитатель императорских наследников.

На центральном триклинии возлежали консулы: Тит Аврелий Фульв и Марк Азиний Атратин, сменившие пурпурные тоги на белые. Оба не слишком молодые, нервные, похожие друг на друга словно братья, хотя таковыми не являлись. Рядом расположился префект Рима Аррецин Клемент, среднего роста мужчина сорока с небольшим лет, худой, с вытянутым лицом, черными насмешливыми глазами и впалыми щеками, покрытыми сизой щетиной, которая, росла столь быстро, что он не успевал ее сбривать. Черные волосы, чуть длиннее принятой моды, на шее завивались колечками. Выглядеть он мог бы вполне привлекательно, если бы не его вечная привычка кривить в недоброй ухмылке рот. Место императора подле Клемента пустовало.

Корнелия, едва он появился, приветствовали громом аплодисментов и новыми поздравлениями. Даже те, кто считал его поступок глупостью, безумием или просто болел за другую партию, славили юношу в угоду Домициану, которому вздумалось оделить Виртурбия своей милостью. Только Клемент позволил себе молча и насмешливо взирать на героя сегодняшнего дня.

Корнелий ожидал, что его поместят среди прочих гостей, но распорядитель указал ему место за главным столом на возвышении, что вызвало новую волну разговоров и поздравлений, а также недовольную мину на лице Клемента, обычно единовластно владеющего особым расположением цезаря, не считая супруги Домициана, которая изредка украшала званые обеды своим присутствием. Консулы также были не в счет, так как, собственно, ради них и затевался весь этот прием.

На столы тут же при гостях стали подавать закуски: вареные яйца, артишоки под соусом из сметаны и специй, салаты из мальвы и тыквы, запеченных морских ежей, запеканку из рыбы и сыра, залитую яйцами, маринованную рыбу, вареные и жареные креветки, маскированные в овощах, а также сладкое альбанское вино,

Клемент Аррецин, как один из самых высокопоставленных лиц при дворе, а также ближайший друг Домициана, подал знак к началу пира. Сам император так и не появился. Домициан не любил есть среди большого скопления людей, предпочитая вкушать пишу в одиночестве. Возможно, он боялся, что при большом скоплении людей кто-нибудь может покуситься на его священную особу. Время от времени он появлялся в пиршественном зале, даря свое внимание подданным как милость. Однако обо всех прибывших или отсутствующих ему тотчас докладывали, как и о том, кто сколько выпил, съел, какие слова и кем были сказаны.

Пир по обычаю начали с молитв богам, которые возносились искренне или не очень всеми без исключения. Затем пошли восхваления новоявленным консулам. За их здоровье по очереди провозглашали тосты все собравшиеся, начиная с самых именитых.

До Корнелия дошла очередь довольно скоро. Его род считался древним, прославленным, предки занимали важные государственные должности, поэтому слово ему дали сразу после Марка Кокцея Нервы. Корнелий умел говорить хорошо и много. На дружеских собраниях его речам нередко аплодировали. Сейчас, по обыкновению, он завел витиеватую речь, искренне желая здоровья и всех благ обоим консулам. На него испуганно уставились уже при первых словах. Аррецин Клемент криво усмехался, слушая его разглагольствования.

Когда, окончив говорить, Корнелий поднял заздравную чашу, никто не поддержал его, пока внезапно появившийся Домициан не воскликнул:

– Что же вы, друзья, не пьете за здоровье Тита Аврелия и Марка Азиния. Не гневите богов, Корнелий Виртурбий сказал в их честь замечательные слова.

Домициан не сразу прошел на свое место. Он замер в дверях, оглядывая многочисленное собрание большими обворожительными глазами и позволяя окружающим вдоволь налюбоваться своей отличной, атлетически развитой фигурой, которую подчеркивала пурпурная, расшитая пальмовыми листьями тога, ниспадающая до пола мягкими складками. На голове императора, начавшей понемногу лысеть, по-прежнему красовалась золотая тиара.

– В твоей речи не было ни слова об императоре, – шепнул Клемент, смерив Корнелия презрительным взглядом, снизойдя до объяснений непонятного поведения собрания.

Оказалось, прежде чем славить консулов, нужно было упомянуть выдвинувшего их на этот пост императора, правильно подбирая слова, чтобы случайно не задеть Домициана, так как он мог рассердиться из-за самой незначительной детали. Кроме-того, восхваления консулам должны были быть менее цветисты и поэтичны, чем цезарю.

Корнелий подумал, что от этих условностей у него взорвется голова. Все на этом пиру не так. Нет красивых женщин, нет музыкантов, нет веселого смеха и легкости в речах. Юноша спокойно обошелся бы без сей высочайшей милости и с большим удовольствием пошел пить вино к любому из своих друзей.

Домициан между тем, устроившись на ложе, одарил Корнелия ласковым взглядом и улыбкой, а затем изъявил желание принять лобызания присутствующих. Периодически он устраивал подобные представления, дыбы подданные не забывали, кому обязаны в этом мире. Он выпростал из-под тоги левую ногу. Каждому надлежало подойти и трижды прикоснуться губами к его стопе.

У Корнелия от этого окончательно испортилось настроение. Целовать стопы женщинам – это он мог сколько угодно. Но мужчине, пусть даже императору… Видимо эти чувства настолько явно отразились на его лице, что Клемент ядовито заметил вслух, да так громко, что все услышали:

– Юный Виртурбий жаждет пренебречь дарованной нам милостью величайшего из великих?

Корнелий нахмурился, недовольный собой. Он понимал, что здесь ни в коем случае нельзя выказывать свои настоящие мысли и чувства. И о брезгливости придется забыть, если хочется жить. Теперь придется отвечать за свою неосмотрительность.

– Пренебрегать милостями государя нашего и бога не принято, – ответил он, – Возможно благородный Клемент Аррецин озвучил собственные мысли, выдавая их за мои?

Если при замечании Клемента гости мгновенно примолкли, ожидая неминуемой беды, то теперь ахнули. Никто не предполагал столь дерзкого ответа от юноши государственному мужу, наделенному особыми привилегиями при дворе.

Домициан неожиданно довольно хмыкнул и приказал начинать церемониал.

«Терпи и учись. Пир у императора не развлечение, а тяжкий труд», – сказал себе Корнелий, переводя дух, – вроде бы все обошлось, несмотря на явное желание Клемента навредить ему.

А Клемент с неподдельным интересом уставился на юношу, ответившего ему так дерзко. Что-то вроде восхищения промелькнуло в его глазах.

Присутствующие тоже вздохнули свободнее, заметив благодушный настрой императора. Опять-таки, согласно своему общественному положению – на этот раз начиная с наименее именитых – стали подходить с лобызаниями к императору. Пожилые сенаторы, наделенные властью и опытом магистраты, по очереди опускались на колени и совершали отвратительный ритуал, сопровождая поцелуи новыми восхвалениями.

Корнелий одним из последних приблизился к цезарю, как и все встал на колени, стараясь заглушить чувство гадливости, трижды прикоснулся губами к царственной ноге. Произнеся затем несколько положенных фраз, собрался удалиться, уступив место Марку Кокцею Нерве, но Домициан удержал его за плечо.

– А теперь другую, – сказал он, предоставляя юноше для поцелуя вторую ногу.

Собравшиеся снова ахнули, поднялся легкий шум перешептываний. Подобная милость считалась особенной, и редко кто удостаивался ее. Корнелий, преодолевая отвращение, выполнил и это, после чего Домициан удостоил его еще одной ласковой улыбки. Новая неслыханная милость вызвала новую волну обсуждений. На Корнелия стали смотреть по-особому, некоторые подобострастно, некоторые с жалостью, Нерва нахмурился, а Аррецин Клемент метнул на юношу еще один заинтересованный взгляд.

Домициан поднял чашу, наполненную вином, призывая всех к вниманию, и опять это показалось всем необычным. Цезарь редко говорил здравницы.

– Я предлагаю всем присутствующим выпить до дна за того, кто сегодня, не побоявшись уронить свое достоинство, смело сражался на ристалище за честь зеленой партии. Управлять шестеркой, запряженной в колесницу может либо только очень безрассудный, либо очень искусный возница. Мы все могли наблюдать, как ловко, как бесстрашно наш юный Виртурбий обошел препятствия и домчался до победного конца, полностью оправдывая собственное прозвище (Виртурбий – вихрь). Соревнование колесниц само по себе, без сомнения, занимательное зрелище, но сегодняшний день был особенно щедр на события, которые останутся в нашей памяти навсегда. Поздравим же нашего героя с его первой победой. Возможно, в будущем, он снова порадует нас появлением на ипподроме и столь же яростно будет сражаться за победу. Виват Корнелий!

Зал поддержал цезаря дружным «Виват».

Домициан удалился почти сразу после своей речи, сладко улыбнувшись Корнелию в третий раз, что не укрылось от собравшихся и вызвало новую волну пересудов.

Кокцей Нерва покачал головой, всем своим видом говоря: «Берегись. За свои милости цезарь хочет очень многого».

Что касается Корнелия, он давно проклинал себя за свой безрассудный поступок на ристалище. Похоже, дорого обойдется ему его азартное стремление к победе.

Между тем пир продолжался. За закусками последовал собственно обед. На этот раз главное место на столах заняли огромные кабаньи туши в соусе из яблок и всевозможных приправ, поданные на серебряных блюдах. На главный стол кабана подали на золотом блюде. В блюдах поменьше красовались гуси, чье нутро было набито густым медом и перцем, рябчики в окружении мелкой копченой рыбешки, небольшие осетры, запеченные целиком, жареные шампиньоны, свежие овощи и специи. И конечно благородное фалернское вино в дорогих сосудах из белого золота, с инкрустациями из драгоценных камней.

Опять славили Домициана, который все не появлялся за столом. Славили за его щедрость и гостеприимство, хвалили жаркое и вино. Некоторые, памятуя об особых милостях, оказанных юному Галлию, отважились поднять за него свои чаши и сказать несколько добрых слов, – может Домициану будет приятно услышать, как хвалят его нового любимца.

На сладкое подали только творожные колобки и сушеные фрукты. Неожиданно скудное угощение после богатого обеда. Перед Корнелием же поставили огромный маковый пирог, сливки, взбитые с сахаром и большую вазу со свежими фруктами.

Собравшиеся даже разговоры прервали, при виде такой необыкновенной щедрости, предназначенной для одного человека. Клемент Аррецин взглянул на юношу с кривой полуулыбкой, долго не отрывал взгляда, ожидая его реакции на подношение императора.

Стремясь как-то разрядить обстановку, молодой человек вскочил с места и громко заявил, что, поставив перед ним одним такой огромный пирог, цезарь наверняка предполагал, что Корнелий разделит это чудесное кушанье с теми из присутствующих, кто был свидетелями его сегодняшней победы и кто болел за него в пылу схватки. Первый и самый большой кусок он предложил отведать Домициану. Корнелий был уверен, что его слова в любом случае дойдут до ушей императора. Так и вышло. Домициан появился практически сразу после пламенной речи молодого патриция. Видимо он скрывался где-то поблизости, наблюдая за реакцией юноши на его щедроты. От пирога не отказался, но отломил только маленький кусочек и ел с загадочной улыбкой, блуждающей по устам.

Пир завершился около шестого часа ночи. На прощание Домициан пожелал обняться с некоторыми из своих гостей, других облобызал, в знак особого расположения. Корнелию досталось даже более. Пожелав ему доброй ночи и сладких снов, Домициан притянул к себе юношу и крепко поцеловал в губы на глазах у ошарашенных свидетелей, среди которых был и Аррецин Клемент.

Корнелий вернулся домой в самом мрачном расположении духа, понимая как много изменилось для него за этот злосчастный день, как многое предстоит переосмыслить и решить, что делать со внезапно свалившейся на него любовью великого цезаря.




Глава 7 Гостья


Больше двух недель минуло с тех пор, как Корнелий появлялся в каморке старого Антония. Его врач еще несколько раз наведывался сюда, но сам молодой патриций не показывался. Лекарь уверял, что его хозяин вполне здоров и счастлив, глядя при этом на Антонию странным, будто оценивающим взглядом.

В последний раз Эллий пришел около недели назад, осмотрев больного, уверил Антонию, что теперь старик пошел на поправку, и в услугах врача больше нет надобности. Антония проводила Эллия до выхода на лестницу, с сожалением попрощалась, понимая, что прерывается та тонкая ниточка, которая связывала ее с Корнелием, хотя бы в ее воображении. Эллий вдруг обернулся к ней.

– Мой господин поручил мне узнать у тебя, – сказал он, – Как ты живешь, не нуждаешься ли?

В деньгах Антония уже не нуждалась. С ней расплатился булочник за пение на его свадьбе, еще и извинившись за задержку. А потом ее стали приглашать выступать в другие места. Ее голос и манера исполнения пришлись по душе простому рабочему народу и платили ей неожиданно хорошо и исправно. Хорошая одежда и еда в доме могли бы без слов рассказать Эллию о положении дел. Но он ждал ответа.

– У меня все хорошо, добрый человек, – сказала она, – мне есть чем платить за хлеб и жилье. Отец поправляется. Передай своему господину, что я благодарна ему за заботу, но мне больше ничего не надо.

Она могла бы добавить, что ей не хватает внимания молодого господина. Как ни странно, она постоянно думала о нем с затаенными тоской и наслаждением. Чем больше проходило времени, тем сильнее ей хотелось его увидеть, но она понимала, что ему больше нечего делать здесь.

Эллий кивнул, выслушав Антонию, вздохнул и, смерив ее еще одним загадочным взглядом, не оборачиваясь, пошел прочь. Он не мог понять, что же так сильно привлекло в этой худенькой, обыкновенной девочке великолепного Виртурбия. Пожилому лекарю было хорошо известно, что хозяин никак не может ее забыть, буквально извелся из-за нее. И дня не проходило без вопросов о ней. Она же совершенно равнодушна к тому, кого боготворят самые очаровательные женщины Вечного Города.

А Антония смотрела Эллию вслед и едва сдерживала непрошеные слезы, хорошо понимая, что уже никогда не увидит его хозяина.



Позавчера в цирке состоялось ристание колесниц, на котором побывала и Антония вместе с семьей своей приятельницы Феодоры. Отец Феодоры служил бельнеатором (банщик) в римских термах. Зарабатывал немного, но его маленькой семье, состоящей из жены, сестры и дочери, хватало. Именно он поддерживал Антонию в самые трудные дни, снабжая деньгами, хотя у самого этих денег было наперечет. Именно к нему она собиралась на Субуру, чтобы вернуть долг, в тот день, когда к ней повторно наведался Корнелий, а потом и Кастор.

Когда ее мать еще была жива, и отец играл в театре, их семьи соседствовали и частенько собирались вместе за праздничным столом. Именно там, на Субуре, она впервые увидела Кастора. Его отец держал кузню в первом этаже их инсулы. Девочками Антония и Феодора прибегали в кузню, посмотреть на удалых молодцев, поднимающих тяжелые молоты так, словно это были столовые ложки. А из-под этих молотов выходили потом вещи невиданной красоты. Кастор сковал для Антонии маленькое простое колечко и подарил, когда ей исполнилось тринадцать. Тогда они поклялись друг другу в верности и договорились сыграть свадьбу, когда Антонии минет шестнадцать. Свадьба должна была бы состояться уже через несколько дней, но после ужасной сцены, разыгравшейся на Велабре, о ней не было больше речи. О том дне Антония вспоминала не без содрогания. Феодора же все никак не могла принять их расставание, пыталась расспрашивать и его, и ее о причинах их размолвки, но оба молчали, отделываясь общими фразами.

В цирке Антония надеялась увидеть Корнелия. На такие мероприятия обычно собирался весь город. Но цирк был огромен. Антония тщетно вглядывалась в ложи и людей, которые там собрались, тщетно осматривала передние ряды, заполненные зрителями высших сословий. Откуда ей было знать, что Корнелий в это время находится среди лошадей и возниц, сам проверяет упряжь, крепления и исправность колесниц.

Разочарованная, Антония ушла задолго до окончания скачек, вызывая непонимание у потревоженных ею зрителей (как вообще можно было покинуть столь интересное представление), и лишив себя возможности увидеть своего героя, управляющего колесницей.



Сегодня утром, вернувшись домой после длительного ночного бдения, Антония легла было отдохнуть. Вынужденная работать по ночам, она отсыпалась утром, а ближе к вечеру принималась за дела. Но на этот раз сон не шел к ней. Она думала о Корнелие, вспоминала тот взгляд, которым он приворожил ее в их последнюю встречу, свои руки, прижатые к его груди. Если бы не появление Кастора, кто знает, что случилось бы дальше. В Антонии еще тогда начало просыпаться некое, неосознанное пока ею самой чувство, робкое влечение к прекрасному и великодушному юноше. Он ее не забыл, хотя и не показывался больше. Об этом свидетельствовал вопрос Эллия при прощании. Может быть, стоило обмануть Эллия, попросить о чем-нибудь и тогда Корнелий не исчез бы из ее жизни так скоро. Она очень хотела его увидеть. Просто так, потому что за две недели разлуки успела соскучиться по смеющимся синим глазам и ослепительной улыбке.

Она поднялась. Взглянула на спящего отца. Тот теперь много спал, а, проснувшись, много ел, набираясь сил после болезни. Антония оставила ему на столе хлеб, сыр и молоко, а сама, прихватив увесистый мешочек с монетами, скользнула за дверь. Она очень хотела увидеть Корнелия, хотя бы еще один, последний раз для того, чтобы поблагодарить и отдать часть долга… Пусть долг будет поводом, а настоящую причину она не назовет никому.



Корнелий принимал просителей и клиентов. Это были обязательные дни, когда выслушивались жалобы, просьбы и прошения. Обеспеченный человек обязан содержать тех, кто не имеет собственного дохода. Чем больше у аристократа кормиться клиентов, тем выше его положение в обществе.

Антония попала в длинную очередь, которая не желала ее пропускать вперед. Ее приняли за такую же просительницу и, ни в какую, не позволяли пройти дальше передней, даже до атриума, в котором тоже скопилось большое количество людей, она не добралась. Девушка села в углу, приготовившись терпеливо ждать. Время от времени сюда заглядывал Марк, приглашая какого-нибудь счастливчика пройти внутрь, скользил по Антонии взглядом, но как будто не узнавал.

Корнелий терпеть не мог такие дни. После приема нескольких десятков просителей у него обыкновенно разбаливалась голова. Еще куда ни шло, если просто просили денег. Но приходилось разбирать семейные дрязги, соседские споры, как-то успокаивать буйных, утешать безутешных, стыковать не стыкуемое.

Когда Марк в очередной раз заглянул к нему в алу, служащую приемной, он готов был уже послать все в Тартар. Только что его измучил своим нытьем ленивый оборванец, клявшийся, что он тяжко болен и ему необходим ежедневный медицинский осмотр иначе он умрет. А Эллий посещает его только раз в неделю, отчего самочувствие несчастного ухудшается день ото дня. Под конец разговора Корнелий озверел и выставил нытика хорошим пинком под зад, заявив, что его лекарь лечит по-настоящему нуждающихся, а не мнящих себя таковыми.

– Сегодня я больше не вынесу, Марк! – вымолвил он, устало откидываясь на подушки узкого ложа, – Сколько их там еще?

– Она здесь, – вместо ответа заявил Марк, – Сидит уже больше двух часов.

Корнелий непонимающе уставился на него.

– «Она» понятие расплывчатое, – заметил он, – Что ты имеешь в виду?

– Господин, ты же сам не свой последние две недели. По моим наблюдениям, это случилось после нашего похода на Велабр. Тебе понравилась маленькая Антония…

– Она здесь?! – у Корнелия даже голос перехватило от волнения. Он сам не понимал, отчего таким необыкновенным счастьем наполнилось вдруг его сердце.

Головная боль, усталость, вся грязь прошедших дней и тяготы неприятного утра разом слетели с него. Он сорвался с мягкой скамьи, на которой принимал посетителей, оттолкнув Марка, вылетел в атриум. Там он остановился, под взглядами нескольких десятков просителей, видно сообразив, что негоже высокородному патрицию прилюдно вести себя так необдуманно.

– Я скормлю тебя голодным псам! – зашипел он на слугу, – я утоплю тебя в Тибре, я брошу тебя под копыта лошадей на арене цирка! Зачем ты так долго ждал, чтобы сообщить мне это?

Марк, хотя и уверенный в том, что хозяина обрадует появление Антонии, был поражен той силе чувств, которая овладела им при этом известии. Юноша весь дрожал от нетерпения и негодования, вызванного недопустимым, с его точки зрения, промедлением своего слуги.

– Немедленно приведи ее ко мне!

Марк сделал значительное лицо и удалился нарочито неторопливо, чем вызвал новый взрыв ругани себе вослед.

Антония уже отчаялась дождаться своей очереди, когда, появившийся Марк, поманил ее за собой. Очередь недовольно зашумела, но Марк рыкнул на собрание, мгновенно заставив всех замолчать.

Корнелий ждал на пороге алы. Он так не радовался никому, ничему и никогда. Это была даже не радость, а безграничное светлое ликование, наполняющее живой энергией каждую клеточку его тела. До сегодняшнего дня, до этого мгновения новой встречи он сам не понимал, как скучал без нее. Казалось бы, ничего особенного в ней нет. Простая девчонка, которой только и надо-то было немного денег для счастья. Но вот она взглянула на него, и весь мир сосредоточился на ней одной. Он подумал, что ждал ее появления все время, сам себе не отдавая в этом отчета.

Сегодня она выглядела намного лучше прежнего в новом бледно-голубом платье из тонкой шерсти и его, Корнелия, подарке – плаще на бобровом подбое. Золотые волосы, заплетенные в толстые косы, вились по спине, в выбившихся из незамысловатой прически прядях играло утреннее солнце, лившееся через широкие окна атриума. Лицо утомленное, но менее изможденное, чем прежде.

Он молчал, разглядывая ее, и она молчала, также, как и он, радуясь этой встрече. Она почти не ожидала быть принятой им. Зачем богатому патрицию простая певичка с Велабра? Послать к ней целителя, из вежливости поинтересоваться как ей живется – не более того.

Обернувшись на многочисленное собрание в атриуме, Корнелий поманил Антонию в алу и шагнул вслед за ней. Занавесь качнулась, скрывая их от любопытных глаз.

– Антония! – выговорил он, наконец оставшись с нею наедине. Его глаза горели странным огнем, сердце билось так часто и сильно, что его биение было заметно даже сквозь несколько слоев одежд. Ее руки словно сами собой оказались в его руках, он прижал их к груди и у обоих мгновенно перехватило дыхание от столь желанной, но неожиданной близости.

Она надеялась, в лучшем случае, на мимолетный взгляд, пару слов, брошенных вскользь. Откуда ей было знать, что высокородный патриций лишится сна из-за ее прекрасных глаз?

– Прошу прощения, был не прав, – выдохнул Марк, потрясенно разглядывая скрывшую их занавесь. Он даже предположить не мог, насколько сильно привлекла хозяина эта худая девица. Он вообще не помнил, чтобы тот так радовался женщинам, скорее снисходил к ним со своих божественных высот.

Что твой отец? – спросил Корнелий, не отпуская взглядом взгляд, Антонии, – Здоров?

– Да, благодаря тебе и твоему лекарю. Я пришла, чтобы еще раз выразить свою благодарность. И принесла немного денег в счет долга.

– О чем ты, какие деньги? – проговорил он, вряд ли понимая значение произносимых слов, – У тебя все хорошо, Антония?

– Да, у нас с отцом теперь все хорошо. Спасибо тебе за заботу.

Ее манили его взгляд и губы, голос от волнения звучал чуть слышно. Кружилась голова. Понимая, что происходит нечто совершенно невозможное, она собралась с силами и выскользнула из рук Корнелия.

– Мне, наверное, надо идти, – прошептала она, положила кошелек на ближайший диванчик и ринулась к выходу.

Он мгновенно поймал ее, прижал спиной к своей груди.

– Так скоро? – зашептал он ей в маленькое ушко, – Ты приходила только затем, чтобы вернуть мне долг? Или зачем-то еще?

– Я хотела вернуть долг, – выдохнула она, чувствуя, что совершенно ослабла в его объятиях.

– Неправда! Ты прекрасно понимаешь, что твои деньги мне не нужны. Ты хотела меня увидеть? Ты поэтому пришла?

– Не надо, – пробормотала она, – Отпусти, отпусти, господин.

– Меня зовут Корнелием. Пожалуйста, назови меня просто по имени. Пожалуйста, Антония.

– Мне надо идти, меня ждут! – ею вдруг стала овладевать паника, она сильнее забилась в его объятиях, мечтая вырваться и убежать прочь. Его натиск не на шутку ее напугал.

Он отпустил. С тоской и сожалением глядел, как она отступает к выходу.

– Прости меня! – проговорил он вдруг, не трогаясь с места, и в его голосе прозвучало столько искреннего сожаления, что девушка невольно остановилась.

– Я желаю тебе счастья с твоим мужем, – сказал он совершенно серьезно, – Ты обязательно должна стать счастливой.

– У меня нет мужа, – ответила она, обернувшись, и снова загляделась в синие, затуманившиеся неведомой печалью глаза.

– Но скоро будет.

– Нет. Мы расстались.

Она сама не поняла, зачем сказала это. Глаза Корнелия сверкнули, в мгновение ока он снова оказался подле нее, нежно взял за плечи и произнес:

– Вы расстались из-за меня?

– Отчасти. Он не поверил в мою невиновность.

– Как же ты живешь? У тебя есть деньги? Чем зарабатываешь на жизнь?

– Не тем, о чем ты подумал в первый раз, – смущенно выдохнула она.

– Теперь я знаю это. Так чем же?

– Я неплохо пою. Меня приглашают развлекать гостей на праздниках и платят хорошо.

– Развлекать гостей?..

– Только пением.

Корнелий нахмурился, представив себе Антонию среди пьяных гостей. Он хорошо знал, чем порой заканчиваются праздники и как обращаются с такими как она прелестными молодыми девочками. Он крепче прижал ее к себе.

– Оставайся. Перебирайся сюда с отцом. Я буду заботиться о тебе и о нем. И никто, никогда не заставит тебя больше веселить пьяную публику на пирах.

– Мне остаться? – она не верила своим ушам, ее просил остаться великолепный юноша, потомственный аристократ. Остаться в этом огромном доме? Ей, бедной девушке с Велабра!

– А разве ты не хочешь быть со мной? – спросил он, склоняясь совсем низко к милому лицу, – Ты заворожила меня, теперь я весь твой.

Она дрожала в новом приступе волнения. Никогда еще мужчина не просил ее о близости с ним.

– Мне страшно, – прошептала она, – Мне очень страшно!

Ее прекрасные глаза наполнились слезами, и он внезапно понял, чего она так боится.

– Ты еще не была с мужчиной? – выдохнул он.

Она, не отвечая, просто смотрела на него, охваченная неизвестным ей прежде чувством, и, хотя она назвала это чувство страхом, то было нечто иное, чему она пока не знала названия.

– Не бойся меня, – проговорил он потрясенный, любуясь ею с новым наслаждением, – Я совсем не хочу, чтобы ты боялась.

Умелый соблазнитель, которому охотно подчинялись прекрасные женщины всех сословий, внезапно оробел перед этой маленькой хрупкой девочкой, опасаясь обидеть ее и потерять.

– Ты мне снилась каждую ночь, – неожиданно признался он, глядя на нее с отчаянной надеждой, – Не знаю почему, мое сердце так ждет тебя и так бьется, когда ты рядом. Если бы ты могла остаться…

– Мой господин! – прошептала Антония вся трепеща, но вовсе не стремясь избавиться от его объятий, столь же желанных, сколь и опасных.

Прежде, чем она успела сообразить, что происходит его губы оказались на ее губах, завладели ими с мягкой настойчивостью. Паника и наслаждение одновременно охватили Антонию. Она попыталась вырваться, но Корнелий не позволил ей убежать, властно обхватив за плечи.

– Ты мне нужна, я умираю без тебя, не отказывай мне сейчас, – простонал он, вновь заглядывая в бездонные, полные противоречивых чувств глаза, – Можно я буду первым? Прошу позволь, Антония…

Она тихо ахнула, еще раз рванулась из его рук, не на шутку напуганная таким натиском, но вдруг, выпущенная им из объятий, испугалась другого – охватившего ее холода потери. Всем своим существом она тянулась к Корнелию, зачарованная его взглядами и нежным шепотом. Синие, потемневшие от желания глаза не хотели ее отпустить. Робким движением она сама подалась к юноше, преодолев стыдливость и девичий страх, обхватила за талию, заставляя его кровь быстрее заструиться по жилам. Новый поцелуй настиг ее уста, жадный, жаркий, сладостный. От неведомого прежде наслаждения закружилась голова.

Корнелий обнял лицо девушки, пальцами гладил щеки, ставшие пунцовыми от его ласк. Потом подхватил ее на руки, слабую, податливую, уставшую сопротивляться собственному влечению, перенес и уложил на мягкую широкую скамью.

Марк, заглянувший в алу, спустя какое-то время и ставший добровольным свидетелем части произошедшего, удовлетворенно хмыкнул и пошел разгонять клиентов. Сегодня Корнелий вряд ли вновь вспомнит о них.




Глава 8 Непокорность


Антония пробудилась до рассвета и, приподнявшись на локте, долго рассматривала в тусклом свете ночников спящего сном младенца Корнелия. Он лежал на боку лицом к ней, одной рукой обнимая ее за талию.

Весь вчерашний день напоминал Антонии волшебный сон, в котором этот прекрасный юноша творил чудо, а она, подчиняясь ему, парила на вершине блаженства. Он был нежен с ней и терпелив, его ласки постепенно пробуждали в ней чувственность и до сего дня спавшие в глубинах юного тела желания. Он шептал ей такие слова, которых она никогда не слышала, и в каждом его слове сквозили восхищение и благодарность за то, что она здесь, с ним.

После длительных ласк они отдыхали, завернувшись в одеяла, пили разбавленное вино, ели поданные слугами кушанья, все это время не сводя друг с друга восхищенных глаз, разговаривали обо всем на свете. Она рассказывала ему о своем детстве, проведенном в римском театре, где служил отец, о матери, научившей ее петь необыкновенные песни. Он вспоминал Апулею, где рос вместе с сестрой, среди широких лугов и полей. Вспоминал отца, привившего ему любовь к лошадям, научившего его всем премудростям верховой езды и управлению колесницей.

– Нужно было остаться там, на вольных просторах, подальше от Рима с его пороками и страстями, – говорил он, – Там все мы были счастливы. Но отцу казалось, что именно в Риме настоящая жизнь. Он все время рвался сюда. Мама, если бы была жива, отговорила бы его, но она умерла от какой-то скоротечной болезни, и тогда отец перевез нас в Рим. Он получил квесторство при Веспасиане, с удовольствием посещал курию и занимался государственными делами, а летом мы опять отправлялись в Апулию, туда, где дома не загораживали солнце, а люди улыбались друг другу. Три года назад его не стало тоже. А я привык к шуму и суете большого города. Мне, также, как и отцу, стало недоставать их среди апулийских просторов.

Иногда чело Корнелия омрачалось каким-то нехорошим воспоминанием, но при взгляде на Антонию тучи тревожных дум рассеивались, пропуская солнечный свет ликующего счастья.

– Рим подарил мне тебя, – улыбался он, притягивал к себе девушку и целовал, то медленно и неторопливо, то с ненасытной страстностью, побуждающей к ответным действиям.

Им было слишком хорошо вместе, легко и радостно. Такую ничем не омраченную радость Антония помнила только из далекого счастливого детства, когда мама пела песни у постели или отец подбрасывал высоко под небеса.

Они уснули поздно ночью, не размыкая объятий, доведенные почти до изнеможения друг другом. Засыпая, он шептал о том, как благодарен богам, пославшим ему Антонию и о том, что завтра проснется счастливым в ее объятиях.

Пробудившись, Антония долго не отрывала глаз от его лица, совершенно влюбленных и восторженных. Легонько коснулась ладонью спутавшихся черных кудрей надо лбом и горько вздохнула. Ему будет больно, когда он не найдет ее в своей постели.

Быстро поднявшись, Антония нашла одежду, аккуратно сложенной на скамье у стены. Остаться она не могла. Вчерашний день всего лишь сладкая греза, которая не повториться. Он патриций, избалованный роскошью и любовью женщин. Без сомнения великодушный и щедрый, но все-таки его мир бесконечно далек от ее мира, в котором ежедневная борьба за кусок хлеба составляет основу жизни. Он готов поделиться с ней всем, что имеет, но кем подле него будет она? И надолго ли? Высокородные юноши не женятся на своих наложницах.

Антония оделась. Задержалась последним отчаянным взглядом на дорогом лице и шагнула за порог.

Марк, досматривающий утренний сон под дверью своего господина, быстро открыл глаза, вскочил на ноги, покачиваясь спросонок. Антония приложила палец к губам, сделав ему знак молчать, а когда он собирался не послушаться, состроила умоляющее лицо.

– Хозяин меня убьет, – прошептал он.

– Передай, что я буду помнить о нем, – отозвалась она и почти бегом пошла к выходу.



Очнувшись от крепкого сна, Корнелий сразу понял, что Антонии нет рядом. Он резко сел, оглядываясь вокруг. Заметил отсутствие ее вещей и в панике воззвал к Марку. Его широкое ложе показалось ему пустым и холодным, а комната, залитая светом солнца, убогой и унылой. Марк появился с покаянным выражением в глазах, тут же умоляюще сложил руки в знак того, что не повинен в произошедшем.

– Где она? – отчаянно воскликнул Корнелий, – Почему ее нет?

Как будто спрашивал потерявшуюся игрушку. Так Марк ему и сказал. И еще добавил, что вольные птицы летают, где хотят.

Корнелий сорвался с ложа, требуя себе одежду, намереваясь в тот же миг бежать за той, которая так неожиданно покинула его без объяснений и слов прощания.

– Она сказала, что будет помнить о тебе, господин, – проговорил слуга, помогая Корнелию одеться.

– Помнить меня? – не понимал тот, – Зачем ей эта память, если я был рядом? Почему она ушла?

Марк пожал плечами.

Корнелий, уже полностью одетый, уставился на слугу нетерпеливым взглядом.

– Что я сделал не так? Чем обидел ее? Может звал во сне других женщин?

– Две последние недели ты зовешь во сне только свою Антонию, – усмехнулся тот, – Пойди за ней, господин, и сам узнаешь, что прогнало ее из твоего дома.

Корнелий тяжело вздохнул, запахнувшись в теплый плащ, двинулся к выходу. Марк последовал за ним. Но только оба ступили за порог, навстречу им по каменным ступеням поднялся преторианский центурион (командир центурии – сотни – одного из подразделений дворцовой охраны). За ним маячили четыре преторианца (гвардейцы при Домициане) в полном боевом вооружении.

Лицо Марка побелело, он в панике воззрился на своего хозяина. В последнее время, при Домициане, появление центуриона означало пленение и смерть. Корнелий тоже напрягся, сдвинул черные брови.

Центурион, однако, не проявлял, никакой враждебности. Напротив, изволил отвесить, приличествующий положению Корнелия Виртурбия поклон, и передал, что государь и бог ожидает его немедля у себя в покоях.

Обернувшись к слуге, Корнелий велел ему тотчас пойти к Антонии, чтобы попытаться уговорить ее вернуться.

– Привези сюда ее вместе с отцом, – велел он и, плотнее завернувшись в плащ, двинулся за своими провожатыми, снедаемый недобрыми предчувствиями.

Для официальных приемов в новом дворце Домициана существовал роскошный тронный зал, но особых друзей цезарь принимал в спальне, сразу по пробуждении. Здесь он не решал важных вопросов, не обсуждал серьезных дел, не разбирал споров. Здесь велись задушевные беседы, тихие и приятные.

Этим утром в спальне императора было немноголюдно. Все мгновенно расступились, едва Корнелий появился на пороге. На молодого человека смотрели с подобострастием, с интересом, и только один с недоброй кривой ухмылкой.

Префект Рима Аррецин Клемент. Постоянный спутник цезаря.

Кроме него присутствовали префект претория, Флавий Клемент и несколько уважаемых сенаторов, среди которых увенчанный сединами Марк Кокцей Нерва.

Император, одетый только в шерстяной таларис, украшенный дорогой вышивкой, возлежал на золотой кровати, застеленной пурпурными покрывалами. Подле него стоял поднос со всевозможными яствами, которые он с аппетитом поглощал, перебрасываясь ничего не значащими фразами с присутствующими.

Появление Корнелия заставило его оторваться от кушаний. Он радостно улыбнулся, поманил юношу к себе.

– Рад видеть тебя, свет мой, – сказал он, отвечая легким кивком на глубокий поклон молодого человека, – Где ты пропадал после пира? Я вынужден был отправить за тобой своего центуриона. Надеюсь, ты не в обиде на меня за это?

– Да будут дни твои продлены, всемилостивый государь и бог, – отозвался Корнелий, – Возможно я пришел бы и раньше, если бы знал, что это будет угодно твоему величеству.

– А разве я недостаточно ясно дал понять тебе в прошлый раз, что ты желанный гость в моем доме? – поинтересовался тот.

Корнелий мгновенно вспыхнул, вспомнив поцелуй Домициана. Ему не были приятны такие намеки.

– Несмотря ни на что я не рискнул тревожить твой покой, – сказал он только.

На них пристально смотрели несколько пар глаз, внимая, ловя каждое слово, каждый взгляд цезаря. Наверное, эти шестеро были бы рады, окажись они на его, Корнелия, месте – хотя как знать.

– Ему нужно особое приглашение, государь, – заметил Клемент Аррецин, криво улыбаясь и сверля молодого человека внимательным, насмешливым взглядом, – Такие как он, не понимают намеков и тайных знаков. Им нужно все разжевать и положить в рот. Только тогда они сообразят, в чем дело.

– Ты очень зол на юного Виртурбия, мой друг Клемент, – заметил цезарь, – Несмотря на свое высокое положение, тебе недостает хороших манер. Разве ты сам не понимаешь, что расстраиваешь меня таким отношением к нему?

– Мне очень жаль, государь и бог, портить тебе настроение высказывая свое мнение об этом… милом юноше, но, по-моему, он недостоин твоих милостей.

– Я сам решу, кого удостоить своими милостями, – нахмурился Домициан, – а теперь пойди прочь. Ты невыносим сегодня.

Затем он обернулся к Корнелию и знаком велел подойти еще ближе.

– Раздели со мной завтрак, – улыбнулся он.

Клемент резко обернулся, уставился на цезаря как на помешанного, потом на Корнелия оценивающе и удивлено, но говорить ничего больше не стал. Покачал головой и с достоинством удалился.

– Что же ты медлишь? – осведомился Домициан, не сводя с Корнелия своих больших карих глаз, – Садись рядом. Наверняка не успел перекусить дома.

Есть в обществе Домициана, сидя у него на постели, да еще под заискивающими и завистливыми взглядами не удостоенных столь необыкновенным вниманием сенаторов, юноше совсем не хотелось. Он чувствовал, что его старательно превращают в придворного шута. Пытаются заставить плясать отвратительные танцы. Только как же пойти против императора?

– Я безмерно рад твоему приглашению, мой государь и бог, – ответил он, – Только Аррецин прав, я недостоин вкушать пишу вместе с тобой. Простому смертному надлежит знать свое место. Позволь мне засвидетельствовать мое почтение тебе и удалиться.

– Ты хочешь покинуть так скоро своего государя? – капризно выговорил цезарь, – О нет! Если не хочешь есть, просто побудь со мной. Расскажи о том, как получилось, что ты взошел на колесницу вместо своего возницы? Или о чем-нибудь еще. Мне приятна была бы беседа с тобой. Только все-таки сядь поближе.

Домициан вдруг обернулся к собранию около входа и довольно резко велел всем убираться. Выгнал даже слуг, прислуживающих ему за завтраком. Когда за последним затворилась дверь, он резко отставил в сторону поднос с едой, поднялся, оказавшись на пол головы выше Корнелия.

– Корнелий Виртурбий, – сказал он, приблизившись к нему вплотную, – Я хочу, чтобы ты оказал мне одну услугу.

– Все, что в моих силах, государь…

– Тебе, должно быть жарко в ворохе твоих одежд. Разденься…

– Государь!?. – Корнелий побелел и отшатнулся, – Мне кажется, я плохо расслышал твою просьбу.

– Это приказ. Императоры не привыкли просить, и если тебе кажется, что на просьбу можно ответить отказом, то я приказываю тебе. Тогда на ристалище в одной тунике ты произвел на меня неизгладимое впечатление. Сегодня под этой тогой я не могу тебя разглядеть.

Корнелий попытался еще отступить, но Домициан вдруг схватил его за плечи, пытаясь привлечь к себе. Хрупкость телосложения юноши его обманула также, как и Кастора недавно, а может быть он ожидал покорности от своего подданного. Корнелий же только повел плечами и Домициан мгновенно отлетел прочь, приземлившись на собственной постели.

– Я думаю, что ничем не смогу порадовать моего государя, – выдохнул молодой человек, – Для придворной жизни я слишком груб и неотесан.

Домициан смотрел на него с изумлением и восхищением.

– Ты опять удивил меня, – проговорил он, – Сколько в тебе силы, мой юный друг! Сколько страсти!

Корнелий не успел ничего ответить. В двери спальни громко забарабанили, и в следующий миг в комнату влетел префект претория, а за ним Марк Нерва и один из консулов. Не дожидаясь позволения, префект прерывающимся от волнения голосом рассказал, что только что прибыл гонец от наместника Нижней Германии Авла Буция Лаппия Максима со срочным донесением о восстании. Наместник Верхней Германии – Антоний Сатурнин, опираясь на поддержку XIV Парного легиона и XXI Стремительного легиона, провозгласил себя императором. Восстание поддержали германские племена хаттов.

Домициан заметно побледнел и весь затрясся, то ли от страха, то ли от гнева. О Корнелии он тотчас забыл, пораженный ужасным известием.

– Нужно идти на подмогу Максиму, государь, – произнес Нерва решительно, – Преторианцы готовы и ждут только твоего распоряжения.

Домициан вжался в подушки, с ужасом взирая на разрушителей своего спокойствия.

– Как он посмел! Это невозможно! Нет! Нет! Нет! – сначала шептал, а потом начал кричать он.

– Государь, нужно вызвать для подкрепления легион Ульпия Траяна из Испании, – спокойно и значительно произнес Нерва, – Тебе нужно только отдать распоряжение. Мятеж будет подавлен в самое ближайшее время.

– Сам! Я сам поведу легионы! – Домициан сорвался с места. Его все еще трясло, но ледяное спокойствие сенатора вселяло уверенность.

Префект тут же развернул перед императором готовый для подписи приказ, спальник, подоспел с письменными принадлежностями.

Корнелий поспешил покинуть покои цезаря, возблагодарив богов за этот неожиданный мятеж, так вовремя затеянный Сатурнином. Мятеж избавил его от кучи неприятностей, которыми грозила ему, быть может, его непокорность.




Глава 9 Возвращение


Антония вернулась домой, ожидая, что отец засыплет ее вопросами о причинах столь долгого отсутствия. Но старый Антоний, пробудившийся при ее появлении, сказал только:

– Прости старика. Если бы не моя немощь тебе не пришлось бы столько работать.

Она вспыхнула от стыда. Отец считает ее порядочной девушкой, а она обманула его доверие, провела весь вчерашний день и всю ночь в объятиях мужчины… Замечательного мужчины.

Его объятия и поцелуи еще горели на ее коже. Девушка всхлипнула, отгоняя от себя непрошеные воспоминания, присела к отцу, прижала к своей груди его морщинистую руку.

– Ты что? – спросил он, замечая, каким странным светом горят ее глаза, и как необыкновенно раскраснелись щеки.

– Я люблю тебя, отец, – прошептала она, – У нас все будет хорошо!

Она утешала себя, свое сердце, рвущееся назад к тому, кого она покинула несколько минут назад. Покинула, чтобы не возвращаться.

– Я поправлюсь и что-нибудь придумаю, – сказал ей старик, – Может быть меня опять возьмут в театр. А сейчас поспи, дочка, ты же две ночи подряд на ногах.

– Нет, я не хочу спать, – вздохнула она, – Пойду, пожалуй, пройдусь немного. В эти ранние часы Рим особенный. Наберу воды у фонтана, у нас осталось совсем немного.

Она поднялась, подхватила большой глиняный сосуд из угла возле стола и на прощание улыбнулась отцу.

– У нас все будет хорошо, – повторила она.



Рим пробуждался с первыми лучами солнца. Школьники торопились на занятия, отпирались магазинчики вдоль широких улиц, уличные торговцы раскладывали товар на переносных лотках, кузнецы принимались за работу – звенели тяжелые молоты о наковальни, гудели кузнечные меха. У фонтанов собирались хозяйки, набирая воду, обсуждали домашние дела, мужей и детей, кто-то хвастался обновками.

Антонию обступили со всех сторон, едва она подошла набрать воды. На Велабре они с отцом поселились недавно, но уже успели прославиться своей потрясающей бедностью. Нищий актер и его дочка у кого-то вызывали жалость, у кого-то раздражение. С тех пор как дела их немного поправились, благодаря Антонии, на нее начали поглядывать с интересом. Сегодня утром кто-то пустил слух, что Антония нашла богатого покровителя. Его видели на Велабре дважды и говорили, что он покалечил жениха Антонии, известного на Субуре кузнеца. Такая новость не могла остаться незамеченной среди болтливых кумушек.

К девушке пристали с расспросами:

Правда ли, что ее жених всем известный кузнец Кастор?

Правда ли, что она ублажила какого-то богача, а теперь ее приглашают в разные дома для увеселения господ известным способом?

Много ли она зарабатывает?

Кто этот богатый юноша, который несколько раз приходил к ней?

За что он избил ее жениха? – И так далее.

Девушка молча переводила взгляд с одного лица на другое. Ее немного напугало как странно в сознании этих милых, в общем-то, женщин извращены настоящие события ее жизни. А ведь одна из них молодая жена булочника, на свадьбе у которой она пела, точно должна бы знать, чем зарабатывает Антония.

Антония отвернулась к фонтану, подставив кувшин под ледяную струю. Оправдываться перед ними не имело смысла. Все равно они станут верить только тому, чему хотят. Понятно откуда такие слухи. Кто-то увидел Корнелия и услышал скандал, разразившийся у Антонии, кто-то узнал про ее частые отлучки из дома в вечерние часы и сделал интересные выводы.

Набрав воды, она пошла по улице, по-прежнему храня молчание.

У фонтана поднялся шум обсуждений. Вслед ей летели двусмысленные колкости, но она не собиралась опускаться до разборок с этими женщинами.

Молодая жена булочника догнала ее на повороте к Велабру.

– Ах, Антония, – проговорила она, приноравливаясь к шагам девушки, – Всем этим болтушкам так надоело однообразие их серой жизни. А тут твои интересные посетители, ночные отлучки. Откуда им знать, что ты только певица? Я пыталась замолвить за тебя словечко, но им же палец в рот не клади – руку откусят.

– Странно только, что все эти домыслы не распространились раньше, Магда, – вздохнула Антония, – У меня сейчас действительно началась какая-то особенная жизнь.

– Жених тебя правда бросил?

– Да, но, наверное, так мне и надо. Я совсем не любила его.

– А того, другого?

– Кого это, Магда?

– Твоя соседка снизу – прачка. Она уверяет, что недели две назад видела выходящим от тебя пригожего юношу в тоге из дорогого сукна. Это явно был не кузнец.

– Его я больше не увижу, – тоскливо проговорила, Антония, заставив Магду внимательнее посмотреть ей в лицо.

Как раз в этот момент они поравнялись с пекарней, расположенной в первом этаже пятиэтажной инсулы. На пороге пекарни небезызвестный булочник поджидал свою жену. Увидев Антонию, он радостно помахал ей рукой, а углядев ее печальный взгляд воскликнул:

– Зачем грустить в такой чудесный день!

Он подбежал к ним, забрал из рук жены сосуд с водой.

– Скоро поспеет хлеб, – добавил он, направляясь к дому, приходи Антония. Мы с Магдой всегда рады тебя угостить. А ты споешь нам что-нибудь. И не обращай внимания на сплетни. Зависть обычно готова изображать добродетель в дурном свете.

Антония вздохнула. Где теперь ее добродетель? Но эти добрые люди все еще верят в нее…



Марк явился к завтраку, когда распахнув новые ставни навстречу холодному, но солнечному дню, поплотнее закутавшись в плащи, Антония с отцом вкушали нехитрую пищу, купленную здесь же на Велабре.

Он вошел без стука, заметив при этом, что нелишним было бы запираться – мало ли вокруг лихих людей.

– Что нам прятать, добрый человек? – усмехнулся старый Антоний, – Все наши богатства не стоят и пяти медных монет.

– Ваши богатства дороже золота и серебра, – заявил тот, со значением взглянув на Антонию, – Твое главное сокровище – твоя дочь, уважаемый Антоний, которую ты обязан беречь от напастей и бед.

Антония во все глаза уставилась на слугу Корнелия, чувствуя, как от волнения начинает часто-часто биться сердце.

– Зачем ты пришел? – спросила она прежде, чем он обратился к ней.

– Помочь тебе с отцом собраться, – заявил тот, – Это место не для солнцеликой Антонии и ее престарелого родителя.

– Что все это значит? – нахмурился старик, – Кто этот человек и чего он хочет от тебя?

– По приказу моего хозяина, я хочу предложить тебе с твоей дочерью, уважаемый Антоний, перебраться из этих трущоб в другое место, более достойное красоты несравненной Антонии.

– Марк, уходи! – проговорила она тихо, но твердо, – Я не вернусь.

Несмотря на свое решение покинуть Корнелия, Антонии стало вдруг безумно обидно, что он прислал за ней своего слугу, вместо того, чтобы прийти самому.

– Позволено ли мне будет узнать у прелестнейшей из дев, в чем причина ее отказа? Чем мой господин провинился перед ней? – осведомился Марк, заметив непримиримый блеск ее глаз.

– О нет, Марк, – сказала она, – Твой господин самый добрый и щедрый из всех людей, кого я знаю. Я до сих пор возношу хвалу богам, пославшим его нам с отцом в самый трудный час. Но это не изменит моего решения. Я не вернусь.

– И ты не назовешь причины своего отказа?

Антония взглянула на отца, по лицу которого было понятно, что он начал догадываться кое о чем, потом опять перевела взгляд на Марка.

– Уходи, прошу тебя, – вымолвила она, – Мне больше нечего сказать. Я не вернусь.

Марк покачал головой. Он понял, что ей трудно вести разговор при отце, который, судя по всему, еще был в курсе отношений собственной дочери с Корнелием Виртурбием.

– Не соблаговолит ли прекрасная Антония сопроводить своего недостойного слугу до выхода на улицу, – сказал он, – Здешние темные коридоры и шаткие лестницы непривычны моим органам чувств.

Антония с облегчением кивнула. Бросив еще один внимательный взгляд на отца, вышла вслед за Марком.

Он заговорил только на улице, оказавшись среди шумной толпы, которой дела не было до их разговоров.

– За господином утром прислали центуриона, – сказал он негромко. Заметив мгновенную бледность да невольный вскрик, сорвавшийся с уст Антонии, быстро добавил, – Центурион всего лишь принес приглашение немедля явиться во дворец на Палатин. Я не хотел пугать тебя, милая Антония. Мне только хотелось, чтобы ты поняла, почему я, а не мой госодин уговаривает тебя сейчас вернуться к нему. Он готов был бежать за тобой, едва поднявшись, но его призвал император.

– Бежать за мной? И это правда? – ее щеки вспыхнули, глаза загорелись как январские звезды. Как бы она ни хотела уверить себя в обратном, сердце не поддавалось самообману. Но усмиряя бурю, поднятую в душе этим известием, она проговорила:

– Пусть твой господин простит меня. Я не смогу к нему вернуться.

– Почему, дорогая Антония?

– Потому, что нам не по пути с твоим господином. Потому, что я всего лишь эпизод в его насыщенной событиями жизни. Таких как я у него будет много!

– И это твой ответ?

– Да, другого не будет.



Марк ушел, так ничего и не добившись, а Антонии еще предстояло объясняться с отцом. Первый вопрос, который он задал, едва она вернулась, был о прошедшей ночи, где и с кем она ее провела.

– Не спрашивай меня ни о чем, отец, – ответила она ему, – Мне трудно отвечать правдиво, но и солгать тебе я не могу. Просто прости и поверь – все хорошо. А если услышишь чужие наветы – не верь ничему.

Чтобы не объясняться более она поспешно заявила, что должна сходить за покупками и, подхватив пустую корзинку, выбежала вон.




Глава 10 Субура


Корнелий, вернувшись тем же утром домой, долго не мог прийти в себя после встречи с Домицианом, велел натопить себе баню и провел там едва ли не все время до обеда. Марк едва выдворил его оттуда, вернувшись с Велабра.

Сообщение последнего о том, что Антония не собирается возвращаться, еще больше расстроило молодого человека. Первым его желанием было броситься за девушкой – раз Марк не смог уговорить, может ему самому удастся, – но потом он передумал.

– Она правильно избегает меня, – мрачно изрек он, – С таким как я незачем знаться. Вокруг только грязь и разврат. Она же нежный цветок, который должен цвести на благодатной почве.

После этого он завернулся в плащ и отбыл к одному из своих приятелей – Валерию, у которого, как он помнил, сегодня обед в честь рождения сына, пришедшийся как раз на Компиталии или праздник Мира (древние празднества занимавшие три дня января, когда преподносились нехитрые дары ларам, покровителям перекрестков, предназначенные для отвращения несчастий от членов семьи).

Несколько дней Корнелий, пребывая в дурном расположении духа, пытался развлечь себя ежедневными упражнениями с мечом на Марсовом поле. Противников выбирал из тех, кто оказывался там вместе с ним, иногда бился один против двоих или троих, отрабатывая мастерство. Он изменил своим прежним привычкам засиживаться допоздна на пирах. После обеда у друзей или знакомых, ближе к концу дня посещал термы, где тренировались атлеты. В рукопашной схватке ему почти не было равных. С ним охотно вступали в борьбу, но редко кому удавалось положить его на лопатки. Дома ночевал редко, предпочитая оставаться с какой-нибудь милой прелестницей, и частенько называл ее именем Антония, за что в ответ получал упреки и слезы.

Как-то возвращаясь утром от одной из своих утешительниц, он завернул на Субуру, просто так, чтобы немного развлечь себя атмосферой безостановочного мельтешения этого удивительного по своей непривлекательности и одновременно притягательности места.

Субура – оживленный грязный квартал с кучей всевозможных притонов и кабачков, заселенный, в основном, бедняками, изобилующий торговцами и проститутками. Здесь покупалось и продавалось все что угодно: дешевое и дорогое сукно, вино, скобяные изделия, оружие на любой вкус, ювелирные украшения, сладости, овощи, фрукты, свежий хлеб, кожаные пояса и обувь… Нищие выпрашивали милостыню у прохожих, девицы соответствующего поведения открыто предлагали свои прелести, свешиваясь из окон окрестных домов, или прямо подходили к прохожим.

Римляне всех возрастов и сословий любили бывать на Субуре. В этом возбужденно гомонящем, многонациональном людском водовороте, двигающемся без направления и цели, жил особый, ни с чем несравнимый дух, влекущий помимо воли, несмотря на вонь, грязь, процветающие здесь воровство и пьянство.

Корнелий послонялся между лотков, разглядывая прекрасной работы пояса из воловьей кожи, сияющие под солнцем клинки мечей, работы местных мастеров, шлемы с перьями и даже драгоценными камнями, достойные украшать голову знаменитых полководцев, ненадолго задержался около ювелирных изделий, искусно выполненных из дорогих металлов. Тоненькое колечко с капелькой бирюзы в оплетке привлекло его внимание, и он зачем-то купил его, понимая, что все равно не сможет подарить той, которой оно подойдет больше всего.

Около одного из питейных заведений он повстречал группу молодых людей, уже хорошо набравшихся и от того веселых. Среди них признал своего приятеля Гнея, очень некрасивого юношу, который, несмотря на это, пользовался большим спросом у прекрасной половины населения.

Узнав Корнелия, Гней бурно поприветствовал его, после чего спросил, не знает ли он, как на самом деле обстоят дела в Германии? Молва трезвонит, будто Сатурнин уже разгромил легионы Максима и движется к Риму, между тем знакомый квестор уверяет, что это не так, наместник Нижней Германии пока справляется с ситуацией, только опасается приближающихся полчищ варваров.

Корнелий пожал плечами. Германский мятеж напомнил ему о Домициане и от этого настроение его не улучшилось.

– Тебе-то какое дело? – сказал он Гнею, – Ты все пьешь, даже по утрам. Придет Сатурнин, будешь пить и при нем.

– Опасные слова, – испуганно пробормотал кто-то из собутыльников Гнея, – Пить при Сатурнине – святотатство.

– Значит, заделаетесь трезвенниками, – усмехнулся Корнелий и, кивнув на прощание всей компании, п од их пьяный гомон нырнул в толпу.

Возле лотка башмачника он остановился, разглядывая удивительные деревянные башмаки и соображая, как же это носят. Рядом две закутанные с головы до ног в покрывала женщины примеряли сандалии, сетуя на их дороговизну. В фигуре и манере движения одной из них Корнелию почудилось что-то знакомое. Бросив разглядывать башмаки, он уставился на женщин и вдруг заметил золотую прядь, выбившуюся из-под ее одеяния. Сердце ухнуло и замерло. Окликнуть ее? Но голос отказался ему повиноваться.

Вторая женщина, почувствовав, обращенный к ним взгляд, обернулась, оказавшись хорошенькой, совсем молоденькой брюнеткой. Глаза ее мгновенно блеснули узнаванием. Дернув подругу за руку, она прошипела так громко, что было слышно, наверное, на противоположной стороне квартала, несмотря на шум вокруг:

– Посмотри скорее, это же тот возница, что выиграл последний заезд! Да посмотри же! Он смотрит на нас!

Та обернулась и, к своему удивлению, встретилась глазами с Корнелием.

– Антония! – выдохнул он, наконец.

Увидеть его здесь она никак не ожидала, да и вообще ей казалось, что их пути разошлись навсегда. Все эти дни она прожила словно во сне, помня каждый его вздох, каждый взгляд, но усиленно стараясь все это выкинуть из памяти. Она опять пела в чужих домах, голосом своим завораживая слушателей. Только теперь ее песни полнились той же печалью, что и сердце, никак не желавшее забывать…

Сегодня Феодора вытащила ее из дома на прогулку. Ночной образ жизни Антонии лишил подруг возможности частых, как прежде, встреч и они друг без друга скучали. И надо же такому случиться, что и Корнелий оказался на Субуре в то же самое время, словно приведенный сюда незримой рукой судьбы.

– Антония, – повторил он, с нежностью выговаривая ее имя.

Феодора изумленно переводила взгляд с одного на другого. Весь их вид говорил не просто о поверхностном знакомстве, а о чем-то глубоком и значительном, чего просто не могло быть между этими столь разными людьми.

Он смотрел на нее с такими надеждой и упоением, ни на миг не отрывая взгляда, что Антония поняла, – то же самое волшебство, соединившее их несколько дней назад, готово опять увлечь за собой. Чтобы не поддаться влечению она, превозмогая себя, стала отступать, а потом быстро пошла прочь, потянув за собой Феодору.

Корнелий же, поддавшись порыву, бросил торговцу несколько сестерциев, забрал сандалии, забытые девушками на прилавке и быстро нагнал их, готовых скрыться в людском водовороте.

– Вы забыли у башмачника, – сказал он, отдавая Феодоре обе купленные пары. Потом взял Антонию за руку, вложил в маленькую ладошку колечко.

– Не забывай меня, – прошептал он и, прежде чем девушки успели как-то отреагировать, пошел назад, оставив обеих в некотором оцепенении.

Антония, мгновенно обессилев, опустилась на ступени первого попавшегося дома. Феодора, прижимая к груди свою добычу, села рядом:

– Мне бы таких вовек не купить! – потрясенно выдохнула она, – Что все это значит, Антония? Почему этот знатный юноша так смотрел на тебя?

Та, не отвечая, разжала ладошку и взглянула на колечко. Солнце сверкнуло на тонких золотых лепестках, в которых как в колыбели покоилась маленькая голубая капля.

– Какая красота, – проговорила еще более заинтригованная Феодора, – Дорогое, наверное!.. Такие подарки не дарят просто так.

Антония вновь крепко сжала руку, спрятав колечко от солнца и от Феодоры. Глаза ее медленно наполнялись слезами. В какой-то миг горе, переполнившее сердце устало прятаться глубоко внутри. Девушка всхлипнула, обняла подругу и отчаянно разрыдалась у нее на плече.

Когда девушка немного успокоилась, Феодора снедаемая любопытством, спросила:

– Откуда ты его знаешь? Тебя же не было в цирке, когда он выиграл, и все зрители словно с ума сошли, славили его. Я пробилась к нему, совсем близко, бросила ему цветок. Мне казалось, он даже заметил меня. Сейчас, я думала, он смотрит на меня. А оказалось на тебя – и как!.. Ведь вы знакомы! Он называл тебя по имени.

– Да, – прошептала та, – мы знакомы. Увидев его глаза однажды, я пропала. Он поработил мою волю и мой разум, он стал мне нужнее всех благ мира и важнее собственной добродетели…

– Антония! Но почему тогда… Что между вами, Антония?

– Пропасть, – отозвалась девушка и бессмысленным взглядом уставилась в разноцветную толпу. Что-то там в этом бесконечном суетливом движении неожиданно привлекло ее внимание – январское солнце сверкнуло на длинном клинке, зажатом в руке злодея. Совсем рядом у ближайшего лотка. Никто не обращал внимания. Занятые собственными делами, люди не смотрели по сторонам. Одно мгновение понадобилось Антонии, чтобы, сорвавшись с места подлететь к убийце, уже вознамерившемуся вонзить острое лезвие в бок своей жертвы. Она повисла на его руке с громким криком. Седовласый мужчина в тоге сенатора, тот, кто только что был на волосок от смерти, резко обернулся, увидев горящие ненавистью глаза негодяя, нож, готовый к действию и девушку, помешавшую совершиться злодейству.

– Тебя пытались убить, господин! – завопил какой-то человек,

Слуги окружили хозяина, оттесняя его от убийцы. Самого убийцу тотчас скрутили и поволокли куда-то, народ, жадный до дармовых зрелищ, собрался на крики. Прозвучало имя Марка Кокцея Нервы. Сенатор взглянул на Антонию. Лицо его все еще хранило следы пережитого волнения.

– Если бы не ты, дитя, – произнес он, – Не видать бы мне больше света солнца. Что хочешь, проси. Моя власть велика, и я многое могу для тебя сделать.

– Мне ничего не нужно, – пробормотала она, сама напуганная больше, чем он, – Пусть хранят тебя боги, господин, от подобных бед.

Она хотела было уйти, но он удержал ее за плечо.

– Постой. Ты спасла мне жизнь, и теперь я обязан как-то расплатиться с тобой за это. В старину говорили, что спасенный от смерти, навеки в долгу перед своим спасителем. Если ты ничего не просишь сейчас, возможно тебе что-то понадобиться в будущем. Вот кольцо. Храни его. Когда придет нужда, разыщи меня, и я помогу тебе, в чем бы ты ни нуждалась. Мое имя тебе конечно известно.

– Нет, господин, – проговорила она, принимая дар – массивное кольцо с рубином, предназначенное для мужской руки.

Ее ответ его немного озадачил. Марк Кокцей Нерва был известен не только среди своего сословия. Простой народ боготворил его, за прежние заслуги при добром императоре Веспасиане, за щедрость и за простоту общения.

– Марк Кокцей Нерва, твой покорный раб, прелестное дитя, и твой вечный должник, – улыбаясь, произнес он, – А как имя моей спасительницы?

– Меня зовут Антонией, – ответила она.



Возвращаясь домой, она несла в руке два кольца, которые так и не решилась одеть на пальцы. Одно было ей слишком велико, а другое слишком дорого, чтобы демонстрировать всем подряд.




Глава 11 Певица


В январские иды сосед Корнелия Иосиф традиционно устраивал пир для своих друзей. В этот день он когда-то заключил первую выгодную сделку и с тех пор считал необходимым собирать за праздничным столом всех, с кем был знаком по роду своей деятельности.

К себе Иосиф приглашал знаменитых и только-только пробующих перо поэтов, драматургов, актеров. У него слагали витиеватые речи признанные всеми риторы, уводили в дебри мироздания философы.

Как ни странно, презренное ремесло, которым занимался Иосиф – ремесло дельца, и иное вероисповедание не отвращало от него римских граждан. Наделенные властью сановники, именитые горожане не считали зазорным заглянуть к нему, на огонек.

Характер Иосифа во многом был противоречив. Он не страдал мелочностью, бывало, легко прощал долги неплатежеспособным кредиторам, а то наоборот, сдирал три шкуры с какого-нибудь зарвавшегося патриция. Любил много и вкусно поесть, легкую любовную поэзию, стройных танцовщиц, но, в то же время, вслед за модным философом своего времени Гаем Музонием Руфом твердил о том, что смерть, страдание и бедность – не зло, а жизнь, удовольствие и богатство – не?благо.

У Иосифа все было иначе, чем в иных домах. Здесь все были равны. За едой сидели, а не возлежали, рабы, обнеся гостей кушаньями и вином, усаживались за отведенные им столы – тут же в общем зале, и принимались за угощение.

Иосифу недавно минуло тридцать пять лет, хотя выглядел он несколько моложе. Особую его гордость составляли вьющаяся черная шевелюра и такая же вьющаяся ухоженная борода. В карих глазах под пушистыми ресницами – хитринка, на чувственных губах милая улыбка.

Облаченный в простые белые одежды без признаков роскоши, он сидел в окружении родственников – небезызвестного лекаря Руфрия, чьего внимания так и не добилась Антония в день декабрьских ид, очень похожего на своего брата внешне, но постарше того на пару десятков лет и серьезного до мрачности, а также дочери Руфрия черноокой Руфии.

Подле Иосифа в столь же простых одеяниях, безо всяких знаков отличия разместились второй консул – Марк Азиний Атратин, и Городской префект – Аррецин Клемент. Оба, как с равными, беседовали с иудеями, ничуть не кичась своим особым положением и властью. Консул задумчиво разглядывал все прибывающих гостей. Клемент в обычной своей насмешливо манере отпускал замечания по поводу собравшихся.

Большой зал, вмещавший девять столов по периметру и еще один в центре, был полон гостей: мужчин и женщин, сенаторов и всадников, богатых и бедных. Правда, среди простых, в основном белых одежд, отличительные черты сословий терялись. Выделялись яркими нарядами только несколько юных танцовщиц, устроившихся за самым дальним столом у входа и пара молодых поэтов, видимо считавших, что чем роскошнее наряд, тем возвышеннее стиль.



– Мир и процветание твоему дому, досточтимый Иосиф, – раздалось ото входа и бородатый статный старик, завернутый в темный плащ, прошествовал через зал к гостеприимному хозяину.

Пока он шел, Клемент Аррецин успел переглянуться с Руфрием и недовольно покачал головой. Новый гость обоим явно чем-то не понравился.

– Многие лета, уважаемый Марк Фабий! – отозвался меж тем Иосиф, – Не угодно ли тебе будет присесть за наш стол или ты предпочитаешь общество велеречивых поэтов? Тогда тебя проводят туда, где царствуют Каллиопа и Эвтерпа.

Иосиф кивнул на стол, за которым уже вовсю упражнялись в стихосложении два служителя вышеозначенных муз.

– Предпочитаю твое общество, Иосиф, – отозвался тот, присаживаясь поближе к хозяину, – Поэзия, конечно, доставляет наслаждение, предназначена для любования, и действует освежающе на оратора, но лучше я ограничусь прочтением классических авторов, чем стану слушать этих доморощенных певцов лесов и полей, с их тягой к напрасным украшательствам, которые лишь вредят настоящему искусству. А самое главное, они и слушать не станут старика, пытающегося вложить в их пустые головы, способные лишь к бессмысленно велеречию, хоть толику ума.

– Не принижай своих достоинств, Квинтилиан, – усмехнулся Аррецин Клемент, зачем-то опять переглянувшись с Руфрием, – Твои речи никого не оставляют равнодушными. К ним прислушивается даже зеленая молодежь. Ты чтим и уважаем многими, включая цезаря и его семейство.

Тот, довольный похвалой, приосанился, хотя вовсю старался не показать, как ему это приятно.

За другими столами начали перешептываться, поглядывая на вошедшего и на Иосифа с некоторым подозрением и опаской, словно появление известного всему Риму литератора и педагога, обласканного вниманием императоров, начиная с Веспасиана и заканчивая Домицианом, могло навредить присутствующим. Не волновались только поэты и танцовщицы. Поэты, несомненно, заметили великого Квинтилиана, но не стали докучать ему излишне, так как он сам не проявил к ним никакого интереса, продолжали радовать соседей по столу поочередными декламациями своих сочинений. Абсолютно спокоен был и Иосиф. На его устах, как и прежде, играла расслабленная улыбка, а голос звучал мягко и благодушно.

Еще не все гости собрались, но на столах уже красовались всевозможные закуски, среди которых главное место занимали разнообразные салаты и пшеничный хлеб. К закускам Иосиф распорядился подать сладкое вино, а затем рыбу. Рабы внесли несколько подносов, на каждом из которых, лежала огромная запеченная целиком рыбина. Вопреки стихийно сложившейся традиции, рыбы не были замаскированы до неузнаваемости. Более того, видимо для тех, кто еще сомневался, рыбу ли он станет есть, каждая была подписана по-гречески с помощью какого-то соуса: ?хфus (ихтис – рыба). Все собравшиеся при этом сделали значительные лица, словно наступил особо торжественный момент. Некоторые опять покосились на Квинтилиана.

Тот, разглядев надпись на рыбе, сказал только:

– А ты оригинал Иосиф. У тебя все блюда подписывают, чтобы не перепутать?

– Разве я оригинал только в этом? – удивился мужчина, – Оглянись вокруг, уважаемый Марк Фабий. Для удобства гостей я даже актеров, музыкантов и танцовщиц посадил среди них, чтобы все знали наперед, чем я их стану развлекать.

Аррецин Клемент отчего-то покачал головой, слушая этих двоих.

– У Иосифа все с ног на голову, – сказал он, – Многим это нравится. А кто остается недовольным просто, не ходит сюда. Зато здесь и развлечения разнообразны и угощение щедрое… Изволь, Квинтилиан, отведать этой замечательной рыбы, которая так тебя удивила.

Иосиф же махнул рукой, и легкие танцовщицы сорвались со своих мест. Зазвучали тимпаны, задавая ритм, к ним присоединились флейты. Девушки, выстроившись на свободном от столов пространстве, закружились в подвижном танце, заражая своей энергией и страстью собравшихся. Сам хозяин, не отрываясь смотрел за их точными движениями, и глаза его разгорались от удовольствия. Марк Фабий Квинтилиан также был немало впечатлен.

Танец продолжался несколько минут, после чего танцовщицы удалились к своему столу под довольные крики благодарных зрителей.

– Сегодня я немного изменил своим правилам, – заявил Иосиф, хитро поглядывая вокруг, – Я приготовил всем вам, дорогие мои, неожиданный подарок.

Собравшиеся тут же уставились на Квинтилиана, видимо решив, что подарок именно он, но Иосиф развеял их предположение, продолжив:

– Без сомнения, уважаемый Квинтилиан, на которого теперь обращены все ваши взгляды, произнесет для вас пламенную речь, так, как он один умеет. Но позднее. К тому же, не я стал причиной его прихода сюда. Досточтимый литератор, почтил нашу скромную трапезу по собственному почину. Мы все будем ждать его речей с нетерпением, все, со смирением и надеждой, станем просить его выступить перед нами. У меня же есть другой подарок. Один знакомый слышал недавно на каком-то собрание певицу и так был впечатлен ее пением, что порекомендовал мне пригласить ее сюда. За ней уже послали. Надеюсь, через несколько минут мне удастся либо поразить вас всех, либо разочаровать и разочароваться самому. Ах, вот и она!

При этих словах в залу вошла девушка в длинной столе из голубой шерсти. Совсем юная, тоненькая, казалось бы, ничем не примечательная, она, однако, мгновенно завладела всеобщим вниманием. Что-то особенное пленяло в ее стройной фигурке, роскошных светлых волосах, густой волной рассыпавшихся по плечам из-под тонкого обруча. А когда она подняла на собравшихся большие голубые глаза, многие просто не смогли оторвать взгляда от их завораживающих глубин. Среди таких оказались консул, Аррецин Клемент и Иосиф. Все трое словно оцепенели на короткое мгновение, затаив дыхание, смотрели на нее не в силах произнести ни звука.

– Это ты Антония с Велабра, чей голос уже стал притчей во языцах среди простого люда? – первым ожил Иосиф, – Так ли хорош этот голос и не простая ли это дань твоей красоте?

– Благодарю за добрые слова, – отозвалась она, мгновенно вспыхнув от смущения, – Я Антония с Велабра, а мой голос – все, что у меня есть и я надеюсь, он понравиться тебе, господин.

В таких домах и для таких людей она еще не пела. Ей было немного страшно окунуться в новую для нее атмосферу изысканного вкуса. Понравятся ли этим искушенным во всех благах мира богачам, философам, поэтам ее простые песни, которые так полюбили в народе?

Она вдруг узнала в одном из гостей второго консула, того самого, что въехал в цирк на золотой колеснице вслед за Домицианом, и совсем перепугалась. Она и представления не имела, что придется петь перед столь значительной публикой.

Он смотрел на нее, не отрываясь. Заметив ее внезапную бледность и расширившиеся от страха глаза, ласково проговорил:

– Тебя здесь никто не обидит. Что бы ни говорили люди, мы все понимаем, как склонна бывает, порой, молва к преувеличениям. Пой, как умеешь. Не бойся, ничего дитя.

Антония вздохнула свободнее, поблагодарила его за заботу и на миг прикрыла глаза, справляясь с волнением.

Молодой музыкант приблизился к ней с кифарой, предлагая подыграть при исполнении. Она благодарно кивнула.

– Надеюсь, я оправдаю хотя бы часть оказанного мне доверия, – тихо молвила она.

Зал шумел в ожидании. Антонию разглядывали как диковинку, но вряд ли кто-то воспринимал ее всерьез. Мало ли на свете любителей слагать песни, мало ли исполнителей чужих сочинений? В народе любят петь, и иной голос звучит особенно привлекательно. Наверняка она из таких.

Антония вздохнула, еще раз обвела взглядом зал и запела. Ее голос зазвучал как будто едва слышно, но своей неповторимой глубиной мгновенно заполнил пространство. Вокруг затихли шорохи, прекратились разговоры, все лица устремились к ней в немом удивлении. Никто не ждал от этой маленькой тщедушной девочки голоса такой потрясающей силы и красоты. Необыкновенная песня полилась под высокими сводами комнаты, то набирая силу и высоту, то затихая почти до шепота. Каждая нота – чистая, совершенная, отдавалась в сердцах благодарных слушателей и счастьем, и печалью. Когда Антония, взобравшись на почти недостижимую высоту, вдруг умолкла, послав в воздух последнюю долгую вибрирующую ноту, воцарилась потрясенная тишина. Кажется, можно было услышать, как слуги шепчутся в соседнем доме.

Антония готова была уже заплакать и убежать, воспринимая эту тишину, как осуждение, но тут Клемент, очнувшийся первым, хрипло вымолвил:

– Прекрасно, Антония!

– Еще! – выдохнул потрясенный Иосиф, – Пой еще!

И тут же зал подхватил восклицание. Со всех сторон понеслись восторженные крики и мольбы.

У Антонии от волнения, облегчения и радости закружилась голова. Кифарист успел подхватить ее, готовую осесть на каменные плиты пола. Иосиф тут же распорядился усадить ее за центральный стол, возле Квинтилиана, а Руфия по его знаку подставила ей табуретку.

– Приди в себя, прелестное дитя, – произнес Квинтилиан, так же, как и все, взирая на нее с восторгом, – Отведай разных блюд и сладкого вина, а после ты еще споешь для нас.

Она пыталась возражать против такого внимания. Как же можно сидеть с хозяевами и столь именитыми гостями за одним столом!

Никто не уведомил ее о здешних порядках, ей показалось, что хозяин все еще смеется над ней.

– Успокойся, – улыбнулся ей Аррецин Клемент, – Твой голос – один на миллион, сравнял тебя с богами. Это мы, простые смертные, должны испрашивать у тебя разрешения находиться рядом, а не наоборот.

В этот миг двери отворились и слуги впустили еще одного гостя, которым оказался Корнелий Виртурбий.



Его никто не приглашал на этот пир, но возвращаясь домой после посещения терм, усталый и голодный, он вдруг услышал волшебную музыку. Пела женщина. Голос лился, словно из ниоткуда, словно с небес. Звучал едва слышно, но красота и сила его были таковы, что юноша замер, прислушиваясь и пытаясь понять, не чудиться ли ему это божественное пение. Марк, сопровождающий хозяина, тоже остановился, оглядываясь по сторонам.

– Это у Иосифа, – сказал он, наконец.

Корнелий, словно околдованный, подчиняясь внезапному велению души, стал стучаться к соседу. Пока его услышали, открыли и пропустили, прошло какое-то время. Певица замолчала, и волшебство растворилось в вечернем воздухе.

Корнелий оказался в зале, полном гостей, где за каждым столом с увлечением обсуждали только что слышанное пение, но самой певицы видно не было. Молодой человек оглянулся в поисках обладательницы чудесного голоса. Из-за центрального стола его поприветствовал Иосиф и… неожиданно, второй консул, а также Аррецин Клемент, взирающий на него с мрачным недоумением.

– Сегодня так много неожиданных и приятных гостей, – проговорил хозяин дома с приветливой улыбкой, – Чем же я заслужил посещение моего безмерно занятого соседа? Рискну предположить, что тебя пленили сладчайшие звуки голоса нашей удивительной гостьи.

Иосиф сделал изящный жест в сторону Антонии, она медленно обернулась и ее сердце тут же пустилось вскачь, как только глаза встретились с изумленным взглядом синих глаз.

В первый миг Корнелий не понял, что этот чудный голос, так призывно звучавший в тишине зимнего вечера, принадлежал ей, его маленькой милой Антонии. Он просто сильно удивился и обрадовался, увидев ее здесь. Потом воспоминание о ее умении петь всколыхнулось в памяти, и он вдруг осознал, что это она только что наполняла неизъяснимым счастьем его слух и сердце. Тысячи огней вспыхнули в его глазах. Он подался к ней, с неясными еще самому намерениями. Она к нему.

– Виртурбий, тебе нет равных в обольщении, – насмешливо заметил Аррецин, – Здесь полно мужчин, но только на тебя несравненная Антония смотрит как на божество.

Антония тут же смешалась, вспыхнула и отвернулась, а Корнелий умоляюще взглянул на Иосифа.

– Позволь мне остаться, чтобы насладиться пением и обществом твоей гостьи, – попросил он.

– Как тебе будет угодно, Корнелий, – радушно отозвался тот, предлагая юноше расположиться за тем же столом, – я не раз приглашал тебя разделить мои скромные радости, но ты всегда находишь предлог для отказа. Мне приятно все-таки заполучить тебя к себе благодаря моей неожиданной находке.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/ekaterina-aleksandrovna-balaban/luchezarnaya-nimfa/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Инсула – многоэтажный доходный дом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения